Иван Крамской Христос в пустыне. Ivan Kramskoy. Christ in the desert. Христос в пустыне иван крамской

Когда смотришь на картины Ивана Николаевича Крамского (1837-1887), на все его творчество в целом, больше всего поражает то, насколько этот мастер был неоднороден.

Великий русский живописец, один из ярчайших портретистов своего времени, Крамской создавал такие удивительные по глубине психологизма и живописного мастерства вещи, как портреты Льва Толстого, известный «Мина Моисеев» или «Некрасов в период «Последних песен». Крамскому удалось воплотить в жизнь одно из заветных мечтаний: он написал целую коллекцию портретов самых выдающихся людей своего времени. И в то же время он писал странные (для мастера его уровня!) полотна, отдающие салонностью и приторностью, например, «Лунная ночь» или «Неизвестная», которая в советское время выставлялась как образец и идеал женской красоты. И вот постепенно, начиная с росписей соборов и заказов на создание иконостасов, Крамской, при этом не переставая писать портреты, приходит к самой важной теме в своем творчестве — к теме Христа. Откуда же такая творческая противоречивость? Постоянные внутренние поиски художника, эксперименты, борьба с самим собой, стремление творческой личности найти истину? Но какими бы ни были метания Крамского, практически все искусствоведы и исследователи его творчества сходятся на том, что вершиной его мастерства, венцом духовных поисков и переживаний стало полотно «Христос в пустыне», написанное в 1872 году.

Иван Николаевич Крамской родился в 1837 году в небогатой мещанской семье. В 12 лет он окончил уездное училище с похвальными листами по всем предметам, но, потеряв в этот же год отца, не смог поступить учиться в гимназию из-за недостатка средств. Он вынужден был пойти по стопам отца и несколько лет служил канцеляристом-переписчиком в городской думе. Любовь к рисованию у мальчика проявилась с самого раннего детства, и в пятнадцать лет он оказывается в подмастерьях иконописца, у которого прослужит около года. Затем несколько лет Крамской работает ретушером у фотографа, с которым объездит пол-России и окажется в Санкт-Петербурге, где продолжит работу у известных фотографов ретушером и акварелистом. В 1857 году Иван Крамской поступает в Петербургскую академию художеств, в класс художника А. Маркина. Там он учится блестяще и получает в процессе учебы несколько серебряных медалей, а за программную картину «Моисей, источающий воду из скалы» — малую золотую медаль.

Крамской был человеком с весьма активной жизненной позицией, стремившимся к честности и справедливости, несомненным лидером. Об этом можно судить уже по тому, что в 1863 году, на последнем курсе Академии, которую он оканчивал в числе лучших студентов, двадцатишестилетний Крамской возглавил неслыханное в истории академии событие, которое получило название «бунт четырнадцати». Четырнадцать выпускников, претендовавших на большую золотую медаль, дававшую право на пенсионерскую поездку для продолжения обучения живописи в Европе, во главе с Крамским отказались писать выпускные картины на предложенную им тему «Пир в Валгалле», далекую от волновавших творческую молодежь вопросов. Выпускники попросили совет академии разрешить им выбирать тему работы каждому по склонностям и интересам. Получив решительный отказ, Крамской от лица четырнадцати выпускников обратился к совету с вежливым, но твердым заявлением о том, что, не смея оспаривать решений начальства, выпускники желают немедленно покинуть стены академии. Таким образом, Крамской и его 13 товарищей ради своих принципов отказались от блестящего окончания академии и всех последующих благ, которые оно сулило.

После «бунта» Крамской становится инициатором создания Артели художников, а позже, после распада Артели, — одним из создателей Товарищества передвижных художественный выставок. Крамской стремился к справедливости, отстаивал свободу от творческих ограничений извне и часто отказывался от материальных благ и удобств ради своих идей. Уже будучи предводителем Артели художников, Крамской, часто в ущерб себе, старался по справедливости обеспечить более-менее достойную жизнь всем членам Артели. А жизнь после выхода из Академии оказалась куда более тяжелой, чем могли себе представить недоучившиеся молодые художники. Возможно, материальные трудности и необходимость в дальнейшем содержать свою семью и заставили Ивана Крамского, всегда мечтавшего о монументальных исторических полотнах, взяться за портрет. Поэтому неудивительно, что многие искусствоведы считают Крамского неглубоким художником и далеко не самым хорошим живописцем, так и не сумевшим раскрыть свой талант, растратившим его на полусалонные портреты, в которых порой явно читается почерк бывшего ретушера фотографии.

Однако, как это ни удивительно, из-под кисти этого противоречивого мастера выходит такое глубокое трагическое полотно, как «Христос в пустыне», ставшее главной работой мастера и шедевром мировой живописи.

На Крамского в свое время произвела очень большое впечатление фундаментальная работа Александра Иванова «Явление Христа народу», которую тот писал в течение двадцати лет. Крамской считал этого художника своим духовным учителем и старшим другом и до конца жизни Иванова поддерживал с ним переписку. Возможно, под влиянием этого художника Крамской и стал задумываться о том, чтобы написать своего Христа, такого, каким он сам его видит. Интересен один факт из биографии художника: еще до создания «Христа в пустыне», в 1869 году, Крамской получает большой заказ на создание иконостаса. Это была уже не первая работа молодого живописца, связанная с написанием икон или росписью православных храмов (сразу после выхода из академии Крамскому в числе прочих художников довелось работать над росписью купола внутри московского храма Христа Спасителя). Но в письме к заказчику иконостаса художник просит разрешения написать Христа необычно, с фонарем в руке, согласно словам Откровения: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним и он со Мною» (Откр. 3:20). Нет ли в этом необычном для русского иконостаса видении образа Христа зачатка того желания сказать людям «нечто», что будет пытаться сказать художник в том полотне, замысел которого уже зреет в нем в это время?

Конечно, Крамской далеко не первым в русской светской живописи обращается к теме выбора пути и к образу Христа. Почти каждый крупный художник того времени рано или поздно касался этой темы. Сюжеты Евангелия, как и Ветхого Завета, давались в качестве программных заданий молодым студентам академии художеств. Но интересна тенденция, которую мы можем наблюдать у художников той эпохи: начиная с Александра Иванова и заканчивая самим Иваном Крамским, художники переосмысливают евангельские сюжеты так, что изображают Христа не в божественном обличии, не царем, а простым человеком. Например, Христос Николая Ге в работе «Что есть истина» гораздо больше напоминает нам бродягу-пророка, такого булгаковского Иешуа, чем евангельского Спасителя, Сына Божия. То же самое и в других полотнах: «Явление Христа народу» Иванова, «Тайная вечеря» и «В Гефсиманском саду» Ге. Зрители того времени узнают в образе Христа и своего современника, человека их трудной эпохи, со всеми его проблемами, человека, которому каждую секунду нужно совершать нравственный выбор.

«Христа в пустыне» Крамской обдумывает целое десятилетие. В начале 1860-х годов, еще будучи в академии художеств, он делает первый набросок, в 1867 году — первый вариант картины, который его не удовлетворил. Дело в том, что первый вариант холста имел два очень существенных недостатка: во-первых, холст был вертикального формата, и полуфигура сидящего Христа занимала весь формат, что не позволило бы вложить в картину ту философию, которую мы чувствуем во втором, окончательном варианте полотна, где большую часть холста занимает пустыня. Во-вторых, лицо Христа и его поза не выражают практически ничего, кроме легкой усталости и задумчивости. Это фактически канонический, иконографический Христос, разве что нет нимба и лицо его развернуто в три четверти. Итак, художник сразу же отказался от такого варианта картины и приступил к новым мучительным поискам.

В ноябре 1869 года, чтобы «видеть все, что сделано в этом роде» (т. е. увидеть, как писали Христа величайшие европейские мастера), художник уезжает в Германию, затем в Вену, Антверпен, Париж. Он ходит по картинным галереям и художественным салонам, знакомится со старым и новым искусством, а вернувшись на Родину, совершает поездку в Крым, в районы Бахчисарая и Чуфуй-Кале, которые своей природой напоминали палестинские пустыни. По возвращении в Россию Крамской продолжает искать. Очень важна одна мысль художника, которая говорит о том, что картина «Христос в пустыне» стала вместилищем его идей, жизненного опыта, его философской мысли. О своем Христе Крамской писал: «Под влиянием ряда впечатлений у меня осело очень тяжелое ощущение от жизни. Я вижу ясно, что есть один момент в жизни каждого человека, мало-мальски созданного по образу и подобию Божию, когда на него находит раздумье — пойти ли направо или налево, дать ли за Господа Бога рубль, или не уступить ни шагу злу? Мы все знаем, чем обыкновенно кончается подобное колебание. <...> И вот у меня является страшная потребность рассказать другим то, что я думаю. Но как рассказать? Чем, каким способом я могу быть понят? По свойству натуры, язык иероглифа для меня доступнее всего. И вот я однажды... увидел фигуру, сидящую в глубоком раздумье... Его дума была так серьезна и глубока, что я заставал его постоянно в одном положении... Мне стало ясно, что он занят важным для него вопросом, настолько важным, что к страшной физической усталости он нечувствителен... Кто это был? Я не знаю. По всей вероятности, это была галлюцинация; я в действительности, надо думать, не видел его...».

Второй вариант картины был написан за год. Особенно напряженно художник работал летом 1872 года. После того как картина была выставлена и затем куплена Третьяковым, Крамской все еще продолжал дорабатывать ее. Интересно, что для итогового варианта полотна не потребовалось много эскизов, что очень странно для картины такого размера: известны одна глиняная голова Христа, несколько картонов-этюдов голов с натуры, лист с композиционными поисками и немного отдельных набросков рук, драпировок одежды, каменистой почвы пустыни. Действительно, после того как Крамской увидел того человека, сидящего в глубоком раздумье (наяву ли, или, и правда, это была галлюцинация?), ему не понадобилось много набросков, он нашел то, что искал мучительно и долго, еще со студенческих лет. Поразила художника и пластика лица этого человека, которая выдавала и его характер. Губы его как бы засохли, слиплись от долгого молчания, и только глаза выдавали внутреннюю работу, хотя ничего не видели. И «я понял, — писал И. Крамской, — что это — такого рода характер, который, имея силу все сокрушить, одаренный талантом покорить себе весь мир, решается не сделать того, куда влекут его животные наклонности».

Итак, кого же изобразил художник? Только ли человека, который мучительно выбирает между добром и злом, между нравственностью и «животными инстинктами»? Человека своего тяжелого исторического времени, который решает отказаться от материальных благ ради других людей, как это бывало и с самим художником? Или же евангельского Христа, Спасителя, который сидит на камнях бескрайней пустыни, искушаемый дьяволом? Но тогда о чем он размышляет, почему так мучительно его раздумье? Какой выбор может Он совершать в эти минуты?

Картина впервые была представлена зрителю на Второй выставке Товарищества передвижных художественных выставок, одним из идейных вдохновителей и организаторов которого был сам Крамской. «Христос в пустыне» была размещена в зале последней и должна была стать гвоздем выставки. Так и получилось. Постепенно у картины собралось много народу: люди спорили, восхищались, насмехались. Крамской был ошарашен: про его словам, нельзя было найти и трех людей, которые бы сошлись в понимании смысла полотна: «Картина моя расколола зрителей на огромное число разноречивых мнений». А тем временем, по словам самого художника, это была первая вещь, которую он «работал серьезно», «слезами и потом». А люди говорили, спорили, строили догадки, но никто не говорил «ничего важного», что могло бы помочь мастеру понять, что же он все-таки сделал.

Итак, за основу картины взят знаменитый евангельский сюжет о сорокадневном посте Иисуса Христа в пустыне и Его искушении дьяволом. Этот сюжет не самый редкий в мировой живописи, к нему обращался не один европейский художник. Однако в отечественном изобразительном искусстве к этой евангельской истории прибегали крайне редко, в основном изображая ее в небольших клеймах икон. Обычно смысловой упор в европейских картинах и в русской иконописи делался на внешнюю сторону события: везде изображался дьявол в виде страшного существа с рогами, чешуей и копытами, искушающего Христа. Спаситель же, в свою очередь, изображался, естественно, с соблюдениями всех канонов (в русской иконописи), безоговорочным Победителем, которому не стоило никаких усилий ниспровергнуть искусителя.

Иван Крамской же, одним из первых в светской живописи обращаясь к сюжету искушения Христа в пустыне, в процессе работы полностью переосмысливает обычную трактовку этой истории. Мы абсолютно уверены, что образ Христа и тема мучительного выбора прошла серьезную эволюцию именно в процессе работы над картиной. Как говорилось выше, эскизов к большому и такому сложному полотну было необычайно мало: одна глиняная голова, несколько этюдов головы с натуры, несколько рисунков рук и набросков драпировок и 12 небольших набросков самой композиции. Но посмотрим хотя бы на эти эскизы. На первом же варианте будущего полотна Христос изображен стоящим. Но, по-видимому, художник сразу же отказался от этого варианта. Почему? Потому что, судя по его письмам друзьям, он изначально хотел показать глубокое раздумье, мучительный выбор, душевную, внутреннюю работу человека, измучившую его. А фигура стоящего Спасителя не могла бы дать тех возможностей, которые в конце концов давала та поза Христа, которую Крамской нашел, благодаря то ли той самой «галлюцинации», то ли реальному человеку, которого художник заставал глубоко думающим, всегда в одной и той же позе.

Итак, история Евангелия, с детства знакомая любому современнику Крамского, встречается у всех евангелистов-синоптиков. По крещении Иисус возведен был Духом в пустыню (Мф. 4:1), находящуюся между Иерихоном и Мертвым морем. Одна из гор этой пустыни до сих пор носит название Сорокадневной. Там Иисус Христос должен был приготовиться к своему общественному служению постом и молитвою. По всей видимости, все сорок дней Спаситель совсем ничего не ел и «напоследок взалкал» (Мф. 4:2). И тогда приступил к нему дьявол и трижды искушал его: голодом, верой и гордыней. Архиепископ Аверкий (Таушев) в своем толковании на Четвероевангелие говорит о смысле этого искушения следующее: «В отношении к Божеству Иисуса Христа, это искушение явилось борьбой духа зла с Сыном Божьим, пришедшим спасти человека, за сохранение своей власти над людьми с помощью призраков счастья. <...> Главным же образом искушение направлено было против человеческой природы Иисуса, на которую дьявол надеялся простереть свое влияние, совратить ее на ложный путь». Два пути вело ко спасению человечества: тернистый путь на Голгофу, путь мучительного нравственного перерождения людей, путь страданий самого Христа и его последователей. И другой путь: путь воцарения его, как земного Царя, о котором так мечтали иудеи. «Дьявол как раз и хотел отклонить Господа от второго пути, попытавшись прельстить его по-человечески, легкостью пути первого, сулившего не страдания, а только славу» (архиепископ Аверкий).

Всем известно, чем закончился выбор Христа из этих двух путей. Но непонятно вот что: а был ли сам выбор, и что же все-таки хотел сказать Крамской? Неужели здесь, в пустыне, во время поста и искушения дьяволом Спаситель должен был выбрать свой путь? Едва ли. По идее, хотя «выбор» и был сделан предвечно: Сын Божий воплотился в человека для того, чтобы принести людям Свое новое Учение, чтобы пострадать за людей и воскреснуть, чтобы вывести их из ада и указать путь к спасению, у Христа все же, по его человеческой природе, была свобода выбора, этот дар, которым обладает каждый человек. «Никто не отнимает ее (жизнь. — Примеч. автора) у Меня, но Я Сам отдаю ее: имею власть отдать ее, и власть имею опять принять ее» (Ин 10:17-18). Но все же сорокадневный пост и искушение были направлены вовсе не на то, чтобы Христос сделал свой выбор как Человек, а на то, чтобы показать дьяволу, что выбор Сына Божия уже сделан. Вот почему «Христос в пустыне» до сих пор вызывает столько вопросов, сомнений, предположений: зрителю разных эпох кажется, что Христос Крамского, уставший, изнеможденный Путник, со слипшимися губами, в рваном хитоне, слишком уж очеловечен, слишком уж мучителен его выбор, слишком тяжело его раздумье.

Интересно, что вся фигура находится в тени, а одежда Христа написана вполсилы, чтобы ничего не отвлекало нас от рук и выражения лица Спасителя. Колорит картины ничем не примечателен, не ярок: все серое, приглушенное, кроме той далекой полоски света. Цвета одежды Христа канонические: зеленый и красный. Христа Крамской писал с трех разных натурщиков. Очень мало общего сохранил этот образ от первого варианта картины: Господь, почти иконографический Христос первого варианта полотна превратился в человека, измученного голодом, неимоверным душевным напряжением, физической усталостью, мучительным раздумьем, борьбой — с кем?

Очень интересна композиция полотна, она играет далеко не последнюю роль в понимании смысла картины. Художник отбрасывает любые лишние детали и оставляет только два действующих «персонажа»: Христа, сидящего на камне, и бескрайнюю пустыню вокруг Него. Время суток, рассвет, тоже выбрано не случайно: тонкая розовая полоска на горизонте — это символ заканчивающейся ночи и рождения нового дня, новой жизни. Это дает нам право предположить, что изображенный на картине момент — это уже сорок первый день пребывания Христа в пустыне, конец поста и искушения и начало нового периода в его земной жизни. Но не только время суток говорит о том, что это за исторический момент: сама поза Христа, его лицо, его слипшиеся от долгого молчания губы, израненные о камни ноги, насмерть переплетенные от духовного напряжения пальцы рук, — все это говорит нам о том, что прошло уже немало времени с тех пор, как Спаситель отправился в пустыню.

Пустыня играет очень важную роль в композиции полотна. Какое большое преимущество у горизонтального варианта картины: есть возможность написать эту безрадостную серую каменистую почву, где Человек среди камней кажется особенно одиноким и душевно, и социально. Пустыня на этой картине имеет несколько подтекстов: во-первых, это историческое место евангельских событий, во-вторых, это социальная и духовная пустыня не только времен событий Евангелия, но и того времени, в котором жил Иван Крамской. И в-третьих, пустыня несет религиозно-философский контекст: это место борьбы человека с собственной совестью, со своими страстями, место нравственного и духовного выбора. На самом деле пейзаж прописан довольно плохо: камни однотонны и одинаковы. Возможно, так получилось потому, что Крамскому пришлось больше работать не с натуры, а по фотографиям, которые ему присылал по его просьбе из Крыма младший друг, «гениальный мальчик», не доживший до 24 лет, пейзажист Федор Васильев. Но, может быть, не очень хорошо проработанный серый пейзаж сделан таким специально, чтобы акцентировать внимание зрителя на лице и фигуре Христа, чтобы противопоставить эту серую каменистую безнадежность розовой ленте рассвета, началу новой жизни.

Картина была принята очень неоднозначно. Большинство зрителей признавали, что «Христос в пустыне» — это новое, небывалое доселе явление в русской живописи. Но каждый зритель видел в Христе Крамского настолько разные смыслы и образы, что сам автор был сбит с толку. Художник был настолько измучен бесконечными нападками, насмешками, расспросами, требованиями объяснить смысл полотна, что стал противоречить сам себе. Это и понятно: десять долгих лет вызревал замысел картины, а теперь, после выставки, художник сам запутался и не мог решить для себя, что же все-таки он сделал. Написал ли Христа, Господа, в сорок первое утро, уже после его поста и искушения, приготовившегося к своему общественному служению, после предвечно сделанного выбора, или же написал Христа как Человека, мучительно выбирающего (!) между добром и злом, земными благами и крестным путем.

О чем думает его Христос? Всеволод Гаршин, писатель, друг живописца, хорошо принявший картину, спрашивал только у Крамского, который день изобразил художник: самое начало, первый день сорокадневного поста, или же рассвет сорок первого утра, когда уже «дьявол отошел от Него до времени» (Лк. 4:13). Павел Третьяков, впоследствии купивший картину для своего собрания, записал после выставки в дневнике: «По-моему, это самая лучшая картина в нашей школе за последнее время». Павел Михайлович догадался, что с Крамским произошел один из тех редких случаев, которые приключаются иногда с действительно талантливыми творцами, когда в лучших своих произведениях они оказываются умнее самих себя и не сами не могут оценить то, что они написали. Лев Толстой также очень хорошо принял картину, сказав, что это «лучший Христос», которого он знает. Очень интересен отрывок из письма Третьякова Толстому, где Третьяков рассуждает об образе Христа, созданном в это время разными художниками, и упоминает полотно Крамского: «Отвечая вам, глубокоуважаемый Лев Николаевич, забыл упомянуть еще следующее. Вы говорите, публика требует Христа-икону, а Ге дает Христа — живого человека. Христа-человека давали многие художники, из иностранных сейчас припомню только Мункачи; из наших Иванов (создавший превосходный тип Иоанна Крестителя по византийским образцам) и Ге в „Тайной вечере“ и в „В Гефсиманском саду“; но в „Что есть истина?“ Христа совсем не вижу. Более всех для меня понятен „Христос в пустыне“ Крамского; я считаю эту картину крупным произведением и очень радуюсь, что это сделал русский художник, но со мною в этом, может быть, никто не будет согласен».

Вот что писал Иван Гончаров о «Христе в пустыне»: «Здесь нет праздничного, геройского, победительного величия — будущая судьба мира и всего живущего кроются в этом убогом маленьком существе, в нищем виде, под рубищем — в смиренной простоте, неразлучной с истинным величием и силой». Таким увидел на картине Христа этот писатель. Другие зрители спрашивали Крамского: «Это не Христос, почему вы знаете, что он был такой?» Художник потом говорил весьма загадочно: «На эти вопросы я позволял себе дерзко отвечать, но ведь и настоящего, живого Христа не узнали».

В конце концов, Крамской договорился до того, что стал доказывать атеизм Христа: «Мой Бог — это человек», «Мой Бог — Христос, потому что Он сам справился с дьяволом. Он черпает силу в Себе Самом...» А потом в письме к Всеволоду Гаршину Крамской говорит: «Итак, это не Христос. То есть, я не знаю, кто это. Это есть выражение моих личных мыслей».

Целый ряд толкователей картины (о чем упоминает, например, советский искусствовед Вагнер) выдвигал версию о том, что Христос Крамского делает выбор между «добром и злом». И, судя по тому, насколько серьезно и глубоко задумался Он на картине, этот выбор для Него весьма мучителен. Александр Бенуа (1870-1960), известный русский художник и искусствовед-теоретик, создатель общества художников «Мир искусства», работавший несколько позже Крамского, назвал его Христа неудачным, а самого художника не очень смелым продолжателем Александра Иванова: «В... стремлении к содержательности и к искренности, но отнюдь не в своем неудачном Христе, Крамской является истинным, хотя и не смелым и не особенно глубоким продолжателем Иванова».

А сам Крамской часто говорил о некоем «иероглифе», через который он хотел выразить «свои личные мысли». Вот его Христос и стал тем самым иероглифом, который каждый новый зритель разгадывал и понимал по-своему, потому что сам художник в своих противоречивых высказываниях толком и не оставил точного ключа к расшифровке этого своего «иероглифа».

В начале 1873 года Крамской узнает, что Совет академии художеств решил присудить ему звание профессора за картину «Христос в пустыне». Он решительно отказывается. «Пять лет неотступно Он стоял передо мной, я должен был написать Его, чтобы отделаться». И в то же самое время — признание в письме другу: «Во время работы над Ним много я думал, молился и страдал... Как я боялся, что потащат моего „Христа“ на всенародный суд и все слюнявые мартышки будут тыкать пальцами в Него и критику свою разводить...»

В тех же письмах к Всеволоду Гаршину Крамской отвечал на вопрос друга «Какой момент (изображен на картине. — Примеч. автора)? Переходный. Продолжение — в следующей книге».

Следующей «книгой» должна была стать еще одна большая композиция Крамского на евангельскую тему. Это полотно осталось на стадии проработанного подмалевка. В нем уже видны зачатки того шедевра, который мог бы получиться в конечном итоге, но картина по разным причинам осталась незавершенной. Эта композиция имеет два названия: «Хохот» или «Радуйся, Царю Иудейску» и иллюстрирует арест Христа и издевательства над ним воинов. Там нет пустыни, наоборот, огромная толпа народу, воины, смеющиеся над Христом, но Христос на этом полотне не менее одинок, чем в той серой пустыне, которая была написана Крамским в 1872 году. Кто знает, сколько бы еще разных мнений, вопросов и толкований вызвала это работа, если бы ей суждено было состояться.

Алиса САИТБАТАЛОВА

Источники

Архиепископ Аверкий (Таушев). Руководство к изучению Священного Писания Нового Завета. Четвероевангелие.
Библия. Синодальный перевод. М.: РБО 2008.
Бенуа Александр. Статья об Иване Николаевиче Крамском http://tphv.ru/kramskoi_benua.php дата обращения — 23 мая 2011 г.
Ионина Надежда. 100 великих картин. Издательство: «Книга по требованию», 2010.
Крамской И. М.: Изобразительное искусство, 1973.
Крамской в его переписке. Труды Академии художеств СССР. М.: 1985. Вып. 3. С. 138-161.
Порудоминский, В. И. Иван Крамской. Серия «Жизнь в искусстве». М.: Искусство, 1965.
Розенвассер В. Б. Иван Николаевич Крамской. М.: Знание, 1987.
Третьяков П. М. Письмо Льву Толстому. http://feb-web.ru/feb/tolstoy/critics/t37/t3722631.htm дата обращения — май 2011 г.
Шумова М. Н. Русская живопись первой половины XIX века. Искусство. 1978.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (1890-1907).
Энциклопедия Кирилла и Мефодия. М.: 2003.

Иван Крамской. Христос в пустыне.
1872. Холст, масло. Третьяковская Галерея, Москва, Россия.

В картине Крамского пустыня производит впечатление холодного леденящего пространства, в котором нет и не может быть жизни. В лице Христа, особенно во взгляде, полном напряженной мысли, читается некая отрешенность, отсутствие реальности здешнего мира. Он изображен спиной к розовеющему горизонту, он может только угадывать восход. Утро возрождения наступило, но солнце еще не встало... Подобно тому, как посреди холода и мрака пустыни рождается свет, так внутри изображенного человека рождается воля к преодолению мрака и хаоса окружающей жизни. В картине нет места ясным и радостным тонам, как нет места наивной светлой вере. Его вера обретается в мучительном борении духа, в противостоянии миру и самому себе.

Эстетика картины находится в границах эпохи. Созданный Крамским образ не божественен и не сверхестествен. Имея земной облик, Христос воплощает идею невидимого мира, являя вместе с тем образ Божий. Крамской ищет изображение по отношению к собственному мыслимому образу, а не по отношению к абсолюту и тем более не к социальному или физическому типу. Он и не претендует на универсальность обретенного им в живописи идеала. В этом случае «правда лица» зависит не от эстетического канона, а от подлинности веры художника. А на вопросы зрителей: «Это не Христос, почему вы знаете, что он был такой? - я позволял себе дерзко отвечать, но ведь и настоящего, живого Христа не узнали», - писал Крамской. В начале 1873 года Крамской, узнав, что Совет Академии художеств решил присудить ему звание профессора за картину «Христос в пустыне», пишет письмо в Совет об отказе от звания, оставаясь верным юношеской идее независимости от Академии. Звание профессора Крамскому не было присуждено. Крамской получил несколько предложений продать картину. П.М. Третьяков стал первым, кому художник назвал свою цену - 6000 рублей. Третьяков сразу же приехал и приобрел ее не торгуясь.

Тема искушения Христа, описанного в трех первых Евангелиях, увлекла Крамского еще в начале 1860-х годов, когда он учился в Академии. Именно тогда он сделал первый набросок композиции. Таким образом, работе над этим шедевром художник посвятил в общей сложности около десяти лет своей жизни. 1867 годом датируется первый вариант картины, оказавшийся неудачным. Ошибочным, как понял автор, был сам выбор вертикального формата, лишивший произведение «широкого дыхания» - или, по-другому, точного «контекста». Таким контекстом в последней версии явилась бескрайняя «каменная» пустыня за спиной Христа, подчеркнувшая своей мертвенностью глубину внутренних постижений героя полотна. Надо думать, найти верное решение помогла Крамскому заграничная поездка 1869 года, предпринятая специально для того, чтобы «вживую» увидеть то, как интерпретировали эту тему старые мастера. Показанная на Второй выставке ТПХВ, эта картина вызвала громкие споры. Совет Академии постановил присвоить за нее автору звание профессора, но Крамской от этого звания отказался. «Христа» хотели купить многие - но достался он П. Третьякову. Коллекционер без торга принял назначенную художником цену (6000 рублей). По собственному признанию Третьякова, это была одна из самых любимых его картин.
www.kramskoy.info

«Художников существует две категории, редко встречающихся в чистом типе, но все же до некоторой степени различных. Одни — объективные, так сказать, наблюдающие жизненные явления и их воспроизводящие добросовестно, точно; другие — субъективные. Эти последние формулируют свои симпатии и антипатии, крепко осевшие на дно человеческого сердца под впечатлениями жизни и опыта. Вы видите, что это из прописей даже, но это ничего. Я, вероятно, принадлежу к последним. Под влиянием ряда впечатлений у меня осело очень тяжелое ощущение от жизни. Я вижу ясно, что есть один момент в жизни каждого человека, мало-мальски созданного по образу и подобию Божию, когда на него находит раздумье — пойти ли направо или налево?.. Мы все знаем, чем обыкновенно кончается подобное колебание. Расширяя дальше мысль, охватывая человечество вообще, я, по собственному опыту, по моему маленькому оригиналу и только по нему одному, могу догадываться о той страшной драме, какая разыгрывалась во время исторических кризисов. И вот у меня является страшная потребность рассказать другим то, что я думаю. Но как рассказать? Чем, каким способом я могу быть понят? По свойству натуры, язык иероглифа для меня доступнее всего.

И вот я, однажды, когда особенно был этим занят, гуляя, работая, лежа и пр. и пр., вдруг увидал фигуру, сидящую в глубоком раздумье. Я очень осторожно начал всматриваться, ходить около нее, и во все время моего наблюдения, очень долгого, она не пошевелилась, меня не замечала.

Его дума была так серьезна и глубока, что я заставал его постоянно в одном положении. Он сел так, когда солнце было еще перед ним, сел усталый, измученный; сначала он проводил глазами солнце, затем не заметил ночи, и на заре уже, когда солнце должно подняться сзади его, он все продолжал сидеть неподвижно. И нельзя сказать, чтобы он вовсе был нечувствителен к ощущениям: нет, он, под влиянием наступившего утреннего холода, инстинктивно прижал локти ближе к телу, и только, впрочем; губы его как бы засохли, слиплись от долгого молчания, и только глаза выдавали внутреннюю работу, хотя ничего не видели, да брови изредка ходили — то подымется одна, то другая. Мне стало ясно, что он занят важным для него вопросом, настолько важным, что к страшной физической усталости он нечувствителен. Он точно постарел на десять лет, но все же я догадывался, что это такого рода характер, который, имея силу все сокрушить, одаренный талантами покорить себе весь мир, решается не сделать того, куда влекут его животные наклонности. И я был уверен, потому что я его видел, что, что бы он ни решил, он не может упасть.

Кто это был? Я не знаю. По всей вероятности, это была галлюцинация; я в действительности, надо думать, не видал его. Мне показалось, что это всего лучше подходит к тому, что мне хотелось рассказать. Тут мне даже ничего не нужно было придумывать, я только старался скопировать. И когда кончил, то дал ему дерзкое название. Но если бы я мог в то время, когда его наблюдал, написать его...

Христос ли это? Не знаю. Да и кто скажет, какой он был? Напав случайно на этого человека, всмотревшись в него, я до такой степени почувствовал успокоение, что вопрос личный для меня был решен. Я уже знал и дальше, я знал, чем это кончится».
(Из письма Крамского Гаршину, по поводу картины «Христос в пустыне»)...

Бывает, что художник и сам не может точно понять, что и зачем хотел он сказать своей картиной. Так произошло и с Крамским, который находился в постоянных поисках и сомнениях, и если его портреты обладают ясностью и чистотой образа, то «Христос в пустыне» — одно из тех произведений, которое всегда вызывает вопросы у зрителя.

Однажды, в бытность свою учеником Петербургской Императорской Академии художеств Иван Крамской нарисовал человека, читающего Евангелие. Профессор похвалил работу, а потом молодой художник показал ее случайно забредшему старику офене (разносчику товара, коробейнику). Тому совершенно не понравилось: «Света на лице его нет. Почём я знаю, может, это он песенник от скуки раскрыл и разбирает. Ты, может, обличье-то и нарисовал, а душу забыл…» — «Господи, да как же душу-то рисовать?» — «А это уж твоё дело, не моё…».

Иван Николаевич стоял в углу последнего зала Академии, в котором висело его только что оконченное полотно «Христос в пустыне». Десять лет прошло с тех пор, как он с грандиозным скандалом покинул свою Alma Mater, а эта история с уличным торговцем так ясно стояла у него перед глазами, словно старик только что вышел, пришаркивая левой ногой. В зале было немыслимое количество народу. Шла вторая выставка передвижников. Его картина висела последней. Она должна была стать «гвоздем» экспозиции, и действительно произвела небывалое впечатление. «Картина моя, — вспоминал Крамской, — расколола зрителей на огромное число разноречивых мнений. По правде сказать, нет трех человек, согласных между собой. Но никто не говорит ничего важного. А ведь «Христос в пустыне» — это моя первая вещь, которую я работал серьёзно, писал слезами и кровью… она глубоко выстрадана мною… она – итог многолетних исканий…».

Крамской, словно в каком-то тумане, толкался среди людей, надеясь услышать главное, чтобы понять, что он сделал, что он написал, что он хотел сказать современникам? В ответ на его голову сыпались вопросы, вопросы и вопросы. Бесконечные, бессмысленные, болезненные. — Иван Николаевич, голубчик, ну какой же все-таки момент изображен в картине: утро ли сорок первого дня, когда Христос уже решился идти на страдание и смерть, или та минута, когда «прииде к Нему бес»?

Будучи студентом Императорской Академии Художеств, молодой Крамской, потрясённый картиной Иванова «Явление Мессии», привезённой в Россию в 1858 году, выступил в печати со своей первой критической статьёй. «Художник – писал он – это пророк, открывающий истину людям своими творениями». Еще больше Крамского потрясла трагическая смерть Иванова.

Со всей силой юношеского максимализма Крамской стал доказывать «всему миру», что «ни хлебом единым жив человек». Осенью 1863 года он становится во главе исторического «бунта 14-ти» выпускников Академии, которые выдвинули категорическое требование свободного выбора темы для академической программы. Получив отказ, они демонстративно покинули стены училища, отказавшись от участия в конкурсе на Большую Золотую медаль и вообще всех последующих за спокойным окончанием Академии благ. Но самостоятельная жизнь оказалась не такой простой. О хлебе насущном думать пришлось…

«Мне просто не верится, чтобы я, исполнявший всевозможные заказы, и я теперешний – одно и то же лицо. Я с ужасом думаю, как это я буду исполнять их, как прежде, а ведь нельзя без этого… Взять бы и заорать сейчас на всю выставку: «Купите меня! Я продаюсь! Кто больше даст?.. Я вижу ясно, что есть один момент в жизни каждого человека, мало-мальски созданного по образу и подобию Божию, взять ли за Господа Бога рубль или не уступать ни шагу злу. Мы все знаем, чем обыкновенно кончается подобное колебание»…

Постепенно друзья стали замечать, что и без того худое лицо Крамского ещё больше осунулось, побледнело, в глазах появился лихорадочный нездоровый блеск. Он почти уже не ходил по выставке, все больше сидел в углу, опустив на колени усталые натруженные руки… Иван Николаевич продолжал улавливать обрывки фраз, но смысла их уже не разбирал… Где-то, почти над самым ухом забасил Стасов: «Это жестокая ошибка – изображение Христа затруднённого! Нет! Нужен Христос действующий, совершающий великие дела, произносящий великие слова!». «Да что Вы такое говорите, Владимир Васильевич! – Не прекращая разговаривать с критиком, Гаршин горячо жал руку Крамского. – Здесь выражение громадной нравственной силы, ненависти ко злу и совершенной решимости бороться с ним. Христос поглощён Своею наступающей деятельностью, Он перебирает в голове всё, что Он скажет презренному и несчастному люду… Друг мой, как вы нашли такой образ». «Я знаю, большой нужно иметь риск, чтобы браться за такие задачи. Мирового масштаба герой требует и подобной картины… Много нужно мне теперь докторов и времени, чтобы унять сплошные стоны и необъятные страдания. Только думаю, что и стоны и страдания останутся со мной, и нет им исхода… И вы и я, вероятно, не одиноки… есть много душ и сердец, находящихся в мятеже… Ужасное время, страшное время! Нет места в человеческом сердце, которое бы не болело, нет чувства, которое бы не было самым дерзким образом осмеяно! Скверная штука жизнь!».

Иван Николаевич понимал, что искушение, совершившееся с Христом в пустыне, случается с каждым из нас. Природа щедро одарила Крамского талантами, и он ощущал в себе эту силу. Но его всегда мучил один вопрос: на что можно ее употреблять? Когда бес предлагает Христу попробовать свои силы, превратив камни в еду, Господь отвергает унижение этой Божественной мощи ради удовлетворения нужды. «Ладно, — говорит дьявол, — Ты не захотел для Себя одного употребить эту силу – вот высокая гора, с которой видны все царства вселенной. Ты только мне поклонись – и все это будет Твое. Ты сможешь творить добро для всех». Это соблазн антихриста, и Крамскому он тоже был знаком. Как часто закрадывалась к нему мысль о его превосходстве над другими людьми. О том, что он — умнее, талантливее, лучше…

Через год после открытия Второй выставки Крамской ответит на вопрос Гаршину. В письме он напишет приятелю, как заболел своей картиной. «Бывало, вечером уйдёшь гулять, и долго по полям бродишь, до ужаса дойдёшь, и вот видишь эту фигуру… На утре, усталый, измученный, исстрадавшийся, сидит он один между камнями, печальными, холодными камнями; руки судорожно и крепко, крепко сжаты, ноги поранены, и голова опущена… Крепко задумался, давно молчит, так давно, что губы как будто запеклись, глаза не замечают предметов… Ничего он не чувствует, что холодно немножко, не чувствует, что весь он уже как будто окоченел от продолжительного и неподвижного сиденья. А вокруг нигде и ничего не шевельнётся, только у горизонта чёрные облака плывут от востока… И он всё думает, думает, страшно становится… Странное дело, я видел эту думающую, тоскующую, плачущую фигуру, видел как живую… Однажды, следя за нею, я вдруг почти наткнулся на неё… Кто это был? – Я не знаю… Но сколько раз плакал я перед этой фигурой!? Что ж после этого? Разве можно это написать? И Вы спрашиваете себя, и справедливо спрашиваете: могу ли я написать Христа? Нет, не могу, и не мог написать, а всё-таки писал, и всё писал до той поры, пока не вставил в раму, до тех пор писал, пока его и другие не увидели, — словом, совершил, быть может, профанацию, но не мог не писать. Но вот иногда мне кажется, что это как будто и похоже на ту фигуру, которую я по ночам видел, то вдруг никакого сходства…».

Крамской долго не мог приступить к картине. Пять лет он думал, искал, сравнивал, сделал кучу набросков. Ничего не выходило. Наконец, он решил поехать заграницу, чтобы посмотреть, как «там» пишут Христа. Перед самым отъездом он принимает заказ на иконостас для одной церкви и просит разрешения изобразить Спасителя… с фонарем, измученного и усталого, стучащегося в чей-то дом…

Иван Николаевич принимал слова Откровения Иоанна Богослова. Где-то в глубине души он чувствовал, что все постигающие его искушения идут, или, по крайней мере, должны идти ему же на пользу. В Германии перед «Сикстинской Мадонной» Крамской размышлял об образе Христа. Он так долго смотрел на эту картину, словно хотел спросить у Рафаэля: кто Он – Христос, Сын Этой прекраснейших из земных женщин? Для него была совершенно очевидна историческая подлинность евангельского повествования. Христос был для него безусловным нравственным идеалом, совершенным Человеком, сыгравшем в истории вселенной огромную роль. Но пойти за Ним не решался. Засмеют!

Из воспоминаний Ильи Репина (он был учеником и другом Крамского до самой смерти Ивана Николаевича): «Я вошел в небольшую комнату и начал смотреть по стенам. — Это я взял заказ писать образ Христа. — Начав понемногу о Христе по поводу образа, он уже не переставал говорить о Нем весь вечер. Мне очень странным показался тон, которым он начал говорить о Христе – он говорил о Нем, как о близком человеке. Но потом мне вдруг стала ясно и живо представляться эта глубокая драма на земле, эта действительная жизнь для других. Я был совершенно поражен этим живым воспроизведением душевной жизни Христа, и казалось, в жизнь свою я ничего интереснее не слыхал. Конечно, все это я читал, даже учил когда-то... Но теперь! Неужели это та самая книга? Как все это ново и глубоко, интересно и поучительно. Я был глубоко потрясен и внутренне давал себе обещание начать совсем новую жизнь. Целую неделю я оставался под впечатлением этого вечера — он меня совсем перевернул». Пройдет несколько лет и Илья Ефимович услышит от своего старшего товарища уже несколько иные речи. Раньше он говорил: «Я хочу, чтобы мой Христос стал зеркалом, увидев себя в котором, человек забил бы тревогу». И вдруг странное признание: «Какая тоска и муки охватывают мою бедную мать, она никак не может переварить, как это можно не почитать Бога, не ходить в церковь, не слушаться священников, не поститься даже в Великий пост. Тяжело ей, сын ее в заблуждении, гибнет». Репин не мог до конца понять, как сочеталось в Крамском то, что он верил в Христа только как в историческую личность, а «Отче наш» с детьми всегда читал. Он был уверен в том, что, на самом деле, его друг лучше, чем хочет порой казаться окружающим. Он отчаянно спорил с ним о вере. Но, как это часто бывает, в этих спорах было мало толку. Крамской иногда договаривался до того, что начинал доказывать «атеизм» Христа.

«Мой Бог – Христос, — писал Крамской, — потому что Он сам справился с дьяволом. Он черпает силу в Себе Самом…»… Искушения овладевают человеком постепенно, как ржавчина. Поддался один раз, поддался другой… И наступает третий соблазн. Соблазн самодостаточности и самодовольства. Он так и называется «Я сам!». Иногда в это шапкозакидательство впадают целые народы, когда ни один человек не находит в себе силы сказать «Не искушай Господа!». Тогда спасти людей могут только крестные страдания…

В начале 1873 года Крамской узнает, что Совет Академии Художеств решил присудить ему звание профессора за картину «Христос в пустыне». Он отказывается. «Пять лет неотступно Он стоял передо мной, я должен был написать Его, чтобы отделаться». И в то же самое время – признание другу: «Во время работы над Ним много я думал, молился и страдал… Как я боялся, что потащат моего «Христа» на всенародный суд и все слюнявые мартышки будут тыкать пальцами в Него и критику свою разводить…». Критика выражала свои мысли еще менее стройно и последовательно, чем художник. Крамского называли нигилистом, революционером, обвиняли в кощунстве, в абстракционизме, в неясности идей. И тут же превозносили. Говорили, что он создал идеальный образ для воплощения современных раздумий над вечной темой служения людям, готовности к подвигу, самоотверженности и мужества… Понемногу Иван Николаевич к этому привык. Начал философствовать. То вдруг сделался даже равнодушным: «Приехал Третьяков, покупает у меня картину, торгуется, да и есть, с чего. Я его огорошил, можете себе представить, за одну фигуру с него требую не более не менее, как шесть тысяч рублей… Вот он и завопил! А все-таки не отходит». Третьяков записал в своем дневнике: «По-моему, это самая лучшая картина в нашей школе за последнее время». Павел Михайлович догадался, что с Крамским произошел один из тех редких случаев, которые приключаются иногда с действительно талантливыми художниками или поэтами. Когда в лучших своих произведениях они оказываются умнее самих себя и не сами не могут оценить то, что они написали. Ключик к разгадке тайны полотна Крамского подарил Гончаров: «Здесь нет праздничного, геройского, победительного величия – будущая судьба мира и всего живущего кроются в этом убогом маленьком существе, в нищем виде, под рубищем – в смиренной простоте, неразлучной с истинным величием и силой».
Екатерина Ким

Автопортрет, (1867)
Иван Николаевич Крамской
Русский живописец и рисовальщик, мастер жанровой, исторической и портретной живописи; художественный критик.
Крамской 10 лет вынашивал идею картины о Христе
«Да, дорогой мой, кончил или почти кончил „Христа“. И потащат его на всенародный суд, и все слюнявые мартышки будут тыкать пальцем в него и критику свою разводить…», - писал Иван Крамской пейзажисту Федору Васильеву.
В целом, так и вышло. Были, конечно, и те, кто замирал перед картиной в восторге. Но были и те, кто остался недоволен и даже возмущен. Что же произошло?
Сюжет
После крещения Иисус удалился в пустыню на 40 дней, где держал пост. И в минуту жизни трудную его искушал дьявол: голодом (уговаривая превратить камни в хлеб), гордыней (предлагая призвать ангелов и повелеть им нести Христа на руках) и верой (обещая неограниченную власть, если Иисус перейдет на сторону зла).
Иисус столкнулся с ситуацией нравственного выбора. И хотя мы знаем, чем закончилась история, полотно заставляет нас переживать - какое решение примет Христос. Удастся ли дьяволу искусить его? Или он останется верен богу?
Выражение лица, крепко сжатые кисти рук, сама поза Христа показывают его душевные переживания. Картина статична, наше внимание сконцентрировано на эмоциональном состоянии Иисуса, его внутренней борьбе. Он только божий сын, но и простой человек, который каждый день выбирает между добром илом.
«Я хотел нарисовать глубоко думающего человека, но не о потере состояния или какой-нибудь жизненной неудаче, а… не могу определить, но понимаете, что я хочу сказать», - так писал Крамской о замысле картины.
Контекст
Над темой Христа Крамской размышлял почти 10 лет. Изначально картина должна была быть вертикальной. Но фигура Христа, которого Крамской писал с крестьянина, заняла почти весь холст, места для пустыни не осталось.
Когда же стало понятно, что работу придется начинать с чистого холста, Крамской отправился в путешествие по Европе. Разглядывая работы мастеров в Вене, Париже, Антверпене, он искал «своего» Христа. Сильное впечатление на него произвело полотно Александра Иванова "Явление Христа народу". Позднее Репин вспоминал, что, рассказывая о задумке, Крамской говорил об Иисусе как человеке, хорошо ему знакомом.
Второй вариант картины художник писал самозабвенно три месяца. Еще до представления на выставке передвижников полотно купил Павел Третьяков, заплатив бешеные деньги.
Что же до эффекта, который «Христос в пустыне» произвел на почтенную публику, то об этом очень хорошо написал Крамской: «Картина моя расколола зрителей на огромное число разноречивых мнений. По правде сказать, нет трёх человек, согласных между собой. Но никто не говорит ничего важного. А ведь «Христос в пустыне» - это моя первая вещь, над которой я работал серьёзно, писал слезами и кровью… она глубоко выстрадана мною… она - итог многолетних исканий».
Картина "Христос в пустыне" должна была стать частью цикла
По задумке художника, следующей работой должна была стать картина, на которой толпа глумится над Христом во дворе Понтия Пилата. Крамской пять лет работал над монументальной картиной, но так и не закончил.

Крамской, 1880
Судьба художника
Крамской по молодости зарабатывал ретушью фотографий. В середине 1850-х он переехал из Воронежской губернии в Петербург, где после года все той же фотошопной забавы поступил в Академию художеств. Там проявился бунтарский нрав Крамского. Вместе с 13 студентами они отказались писать на мифологические темы, требуя возможности самим выбирать сюжеты.

Неизвестная, 1883
Позднее именно Крамской был идеологом «Товарищества передвижных художественных выставок» - тех самых «передвижников». Он продвигал идеи общественной роли художника и его ответственности, настаивал на необходимости реализма на полотнах.
Прожил Крамской недолго, а скончался во время работы над портретом доктора Раухфуса: художник внезапно наклонился и упал - аневризма аорты.
Было Ивану Крамскому 49 лет.

Крамской, "Иисус в пустыне"

Для сюжета картины Иван Крамской использовал события Нового Завета, рассказывающие о том, что Иисус Христос провел несколько лет один в пустыне, где ему являлся дьявол и искушал его, но безуспешно: Иисус Христос отказался от всех земных благ, предлагаемых дьяволом, и остался верен своей нелёгкой миссии – спасению мира своим распятием на кресте.

Главная мысль Ивана Крамского 70-х годов 19-го века - это трагедия жизни тех людей, которые добровольно отказались от своего личного счастья ради высоких идеалов, как, например, разночинцы-демократы того времени. И образцом такого отрешения от благ мира Иван Крамской считает образ Иисуса Христа. И у Николая Ге, и у Александра Иванова, и у Ивана Крамского, позднее у В. Поленова, Христос - это философ, странствующий проповедник, жертвующий собой, ищущий истину, а не всемогущий властитель мира.

Прообразом Иисуса Христа в этой картине И. Крамского стал человек, которого художник часто заставал в молчаливой позе глубокого раздумья - крестьянин Строганов (картина обдумывалась более 10 лет).

На картине изображена каменистая пустыня, по которой в молчании день и ночь шёл одинокий человек и только под утро, усталый и измученный, присел на камень, все еще ничего не видя перед собой. Следы мучительных и глубоких переживаний видны на его усталом лице, тяжёлые думы склонили его голову и плечи.

Картина «Христос в пустыне» написана в холодной цветовой гамме, передающей тона раннего рассвета. Этот час на исходе ночи соответствует тексту Евангелия (плач в Гефсиманском саду) и вместе с тем символизирует начало новой жизни человека.

Художник изобразил Христа сидящим на холодных серых камнях, но благодаря тому, что линия горизонта делит плоскость картины почти пополам, фигура Христа одновременно и господствует в пространстве картины, и, несмотря на одиночество, находится в гармонии с суровым миром, образуя символически крест (как символ самопожертвования).

В этом произведении нет действия, но показана жизнь духа, работа мысли . Лицо Христа передает не только страдание, но выражает невероятную силу воли и готовность сделать первый шаг на каменистом пути, ведущем к Голгофе, - идти навстречу смерти, самопожертвованию.

Картина эта появилась на Второй выставке передвижников и сразу же вызвала споры. Противники картины говорили, что Христос у И. Крамского совершенно лишён черт святости, возмущались нерусским типом лица Христа.

Другие зрители узнавали на картине типичные черты разночинца-демократа того времени, видели портретное сходство и с самим художником.

Искусствовед Г. Вагнер считал, что художник обратился к евангельскому событию жизни Христа в пустыне, где он, согласно библейскому тексту, провёл несколько лет в борьбе с дьяволом, который постоянно искушал его, предлагая всякие земные блага.

Для художника это искушение состояло в вопросе, который, как он считает, Иисус Христос, живя в пустыне, задавал себе много раз: кто он такой как Богочеловек и что он должен (или не должен?) сделать для людей (Г. Вагнер)

«В основе картины, - утверждает Г. Вагнер, - лежит… борьба божественности с дьяволом. Здесь показано мучительное усилие Христа осознать в себе единство Божественного и Человеческого».

«Христос в пустыне». 1872 год.

Картину «Христос в пустыне» Иван Николаевич Крамской закончил в 1872 году. Он мучительно долго искал то единственное выражение лица, которое должно осветить мыслью это полотно, создать цельный характер человека. «Именно человека, ибо сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее», –– был убежден Крамской. В образе Христа он хотел объединить черты каждого из живущих на земле. Христос –– един, и в то же время Он –– это все.
Юный Репин, наблюдая за работой Крамского, был поначалу ошеломлен. Странным казался даже тон, каким художник говорил о Христе: он говорил о нем, как о близком человеке. Илья Ефимович прекрасно знал эти библейские строки, где описывалось, что Иисус после крещения был возведен Духом в пустыню для искушения от дьявола, постился там сорок дней и сорок ночей, и когда почувствовал страшный голод, тут-то к нему и явился искуситель.
–– Если ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сделались хлебом, –– приставал он.
–– Не хлебом единым жив человек, –– отвечал Христос.
Тогда дьявол поднял Иисуса на крышу храма.
–– Если ты Сын Божий, кинься вниз, твой отец тотчас пошлет к тебе на помощь ангелов, и ты даже не коснешься земли.
Иисус не поддался.
В третий раз приступил к нему дьявол. Вознес его на высокую гору, показал оттуда все царства мира, величие славы и предложил:
–– Всё это дам тебе, если ты на коленях поклонишься мне.
–– Отойди! –– велел Христос. И побежденный дьявол оставил его.
–– Искушение сидело в нем самом, –– объяснял своего Христа Крамской, –– «Все, что ты видишь там, вдали, все эти великолепные города, –– говорил Христу голос человеческих страстей, –– ты можешь завоевать, покорить, все будет твоим и станет трепетать при твоем имени. У тебя есть все данные быть здесь всемогущим владыкой!»
И Репину наконец стала ясна эта глубокая драма на земле. Слава, власть, деньги. Как часто ради них люди шли на подлость и преступления, продавались и становились на колени перед кем угодно, хоть перед дьяволом.

Илья Ефимович уже сам пробовал компоновать «Искушение», поставив Христа на вершине скалы перед необозримой далью с морями и городами. Христос отвернулся и зажмурил глаза. Одной рукой он судорожно сжимает свой огромный лоб, другой отстраняет от себя, навязываемые дьяволом искусы.
У Крамского –– Христос сидит печальный на камне, сцепив руки, измученный длинной и трудной дорогой, усталый, но не сломленный: Он готов в любую секунду встать и продолжить свой путь к человеку, борьбу во имя человека.
–– Надо уяснить одно, –– делился Крамской с друзьями, –– я пишу своего Христа, своего Человека, лицо по всем признакам историческое, связанное не только с днем вчерашним, но и с днем завтрашним.

Слух о новой, необычной картине Крамского будоражил Петербург. Одни с нетерпением ждали, когда она будет выставлена, другие заранее злопыхали, а при встречах с кем-нибудь из друзей Крамского старались выразить им свое неудовольствие. Особенно донимали Шишкина, близкого друга Крамского.
–– Видели картину «Явление Христа»… то бишь «Христос в Пустыне»?
–– Во-первых, картина еще не завершена, во-вторых, библейский Христос тут и вовсе ни при чем. Библейский Христос –– это царь вселенной, а у Крамского –– просто любящий человек. А вы-то сами, простите, видели эту картину?
И все же, когда она была выставлена, ее приняли далеко не все. Один художник прямо заявил:
–– Что-то я понять не могу, отчего Христос, судя по пейзажу, оказался в Крыму?
Но Ивана Николаевича сбить с толку было уже невозможно, он уже знал, что вышел из трудной борьбы победителем. На насмешку оппонента он отвечал не меньшей насмешкой:
–– Да ведь все верно, если не учитывать главного: пейзаж в данном случае меня и вовсе не интересовал.

А когда на выставку явился Третьяков и начал торговать картину, Крамской, не задумываясь, заломил такую цену, что в первый момент сам этой цены испугался, –– 6 000 рублей! Но… прямо с выставки картина отправилась в галерею Павла Михайловича, где заняла почетное место. Кое-кто из недоброжелателей пытался повлиять на Третьякова: дескать, все бы ничего, да разве стоит эта «фигура» таких денег? Третьяков, как всегда, сухой, подтянутый, отвечал холодно:
–– Цену, в конечном счете, назначает художник. Он лучше, чем кто-либо, знает стоимость своего труда.
Павел Михайлович не упомянул о главном: если бы картина не была редким по величию шедевром, он бы и полушки не заплатил, –– он как никто умел разбираться в живописи.

А Иван Иванович Шишкин очень радовался за Крамского: ведь евангельский рассказ, какова бы ни была его историческая достоверность, есть памятник пережитого когда-то человечеством психологического процесса.
И Крамской замечал то же:
–– Пусть бы Христос делал чудеса, воскрешал мертвых, летал по воздуху, его бы оставили в покое; никто не стал бы ни нападать на него, ни защищать; но совсем другой разговор, когда находится такой чудак, который будит заснувшую совесть!
В Третьяковской галерее возле «Христа в пустыне» зрители стоят подолгу. В образе Христа отразились все страдания, боли и размышления человечества. Это –– образ по-настоящему гениальный духовным охватом того, кто изображен на полотне, и того, кто стоит перед картиной, ибо перед ней никогда не остановишься просто так, праздно или оценивая искусство художника, –– здесь нужно большее: ты весь.

Рецензии

Уж если художник изображал человека, то надо было бы до конца быть реалистичным в этом изображении. В пустыне Земли Обетованной не походишь и не посидишь босиком и в красно-чёрном обмундировании. Ну никак! Днём очень жарко, ночью очень холодно. Зачем Христу разуваться и одеваться в цвета римского патриция, отправляясь в этот ад?
Почему все решили, что его лицо выражает борьбу с искушениями?
Скорее оно и поза выражает скорбь, думу горестную самого художника лично, а может и думу студента Раскольникова (тот, кстати, тоже боролся с искушением, но не поборол его). Ну не вижу в лице ни намёка на борьбу с искушениями и тем более победы над ними. Не вижу ни подвига духа, ни подвига веры, только тягостные раздумья, ни даже сверхчеловеческих страданий. Напряжённая поза и лицо. И только. Нам просто предлагается поверить, что вот сидит человек и борется с искусом.