НеЯсный побег.Пять мифов про Льва Толстого, некоторые из которых - не мифы! Лев толстой как основатель трезвенного движения

Каждый день в графском доме для большой семьи Толстых накрывался стол с простыми и сытными блюдами из русской и французской кухни. Да к тому же в хлебосольную Ясную Поляну часто съезжались гости. О том, когда, что и как ели и готовили в доме писателя, рассказывает Юлия Вронская, заведующая отделом международных проектов музея «Ясная Поляна».

Юлия Вронская Софья Толстая Илья Толстой

Когда в 1862 году 18-летняя Софья Берс вышла замуж за 34-летнего графа Льва Толстого, на яснополянской кухне уже «командовал парадом» повар Николай Михайлович Румянцев. В молодости он был крепостным музыкантом-флейтистом у князя Николая Волконского. Когда у Румянцева выпали зубы, его перевели в кухонные мужики. Для него это была, конечно, трагедия. Да и готовить бывший музыкант научился не сразу. Судя по дневникам Софьи Андреевны, она не всегда оставалась довольной стряпней повара Николая. В один из дней она записала: «Обед был очень дурен, картошка пахла салом, пирог был сухой, левашники, как подошва... Ела один винегрет и после обеда бранила повара». Но со временем Румянцев стал отменным кулинаром. Илья Львович, сын Толстых, вспоминает о его левашниках как о фирменном блюде. Повар начинял пирожки вареньем и надувал их с углов воздухом, за что левашники получили название «Вздохи Николая».

Так вот, когда Софья Андреевна только осваивалась в доме, однажды она зашла на кухню и увидела, что фартук повара был несвежий, посуда не очень чистая… Графиня тут же сшила для Николая белую куртку, колпак, фартук и приказала повару соблюдать чистоту на кухне. А еще Толстую шокировало, из какой посуды ела графская семья. Она сетовала, что, пока в дом не привезли ее приданого - серебряных столовых приборов, они были вынуждены есть простыми железными ложками и вилками. С непривычки юная графиня даже колола себе рот - настолько приборы были неудобны!

Софья Андреевна практически не готовила сама, но всегда только она расписывала, что нужно приготовить на день.

- Главный человек в доме - мама, - писал в своих воспоминаниях Илья Львович Толстой. - От нее зависит все. Она заказывает Николаю-повару обед, она отпускает нас гулять, она всегда кормит грудью кого-нибудь маленького, она целый день торопливыми шагами бегает по дому…

Правда, бывали случаи, когда ей самой все же приходилось становиться к плите - это происходило, когда повар напивался допьяна. Графине помогала жена Николая. Однажды они вдвоем готовили гуся, и Софья Андреевна писала: «Как же мне к концу готовки стал противен этот гусь. Я даже его и есть не могла!» Протрезвев, Николай просил прощения у Софьи Андреевны, и она, конечно же, прощала его.

Р асписание приемов пищи в доме Толстых было очень интересным. В шесть-семь утра (кто во сколько вставал) пили чай или кофе. Сытный завтрак, по нашим меркам, был очень поздним - в час дня. В это время завтракали все домашние, а Лев Николаевич выходил к столу даже позже.

Каждый день утром он ел одно и то же: яйца, овсяную кашу и простоквашу. Яйца вообще были любимым блюдом писателя. Он обожал их в разном виде.

Выпускная яичница, яйца в томате, омлет, пополам сложенный, яичница с шампиньонами, взбитая яичница с укропом, яйца всмятку, суп с омлетом... Софья Андреевна, составляя списки на закупку продуктов, помечала: Льву Николаевичу купить 20 яиц покрупнее, всем остальным - обыкновенные.

Июль, 1908 год. Лев Толстой в кругу семьи и гостей. Автор фото Карл Булла

В шесть вечера Толстые обедали, а в восемь ужинали или просто пили чай с бисквитами, медом и вареньем.

Валентин Федорович Булгаков, друг и последний секретарь Толстого, вспоминал:

В час дня завтракали домашние. Часа в два или два с половиной, вскоре после окончания общего завтрака, когда посуда оставалась еще не убранной со стола, выходил в столовую Лев Николаевич, словоохотливый, оживленный, с видом успевшего что-то сделать и довольного этим человека. Кто-нибудь звонил или бежал сказать, чтобы подавали Льву Николаевичу завтрак, и через несколько минут Илья Васильевич Сидорков (слуга в доме Толстых) приносил подогревшуюся к этому времени овсянку и маленький горшочек с простоквашей - каждый день одно и то же. Лев Николаевич, разговаривая, ел овсянку, потом опрокидывал горшочек с простоквашей в тарелку и, топорща усы, принимался отправлять в рот ложки простокваши…

Вечерний чай - другое дело. Свечи на столе зажигались не всегда, и сидящие за столом довольствовались обычно скудным рассеянным светом, шедшим от расположенных вдали, в других углах комнаты, керосиновых ламп. Было уютно и просто. Садились где кто хотел. Угощение обычное: сухое (покупное) чайное печенье, мед, варенье. Самовар мурлыкал свою песню. И даже Софья Андреевна не распоряжалась, предоставив разливание чая кому-нибудь другому и подсев к столу сбоку в качестве одной из «обыкновенных смертных».

У Толстого был очень хороший аппетит. Он мог выпить в день до трех бутылок кефира, несколько чашек кофе, съесть пять яиц, приличное количество овсянки, рисового пюре, пирогов. Софья Андреевна постоянно переживала за здоровье мужа, его больной желудок. «Сегодня за обедом, - писала она в дневниках, - я с ужасом смотрела, как он ел: сначала грузди соленые... потом четыре гречневых больших гренка с супом, и квас кислый, и хлеб черный. И все это в большом количестве».

1901 год. Дочь Толстого, Александра Львовна, назвала свое фото так: «За веселым завтраком»

Толстой был невозможным сладкоежкой. Софья Андреевна покупала сухофрукты, финики, орехи, курагу. И, конечно же, на чайном столе всегда красовалось и издавало божественный аромат знаменитое яснополянское варенье.

Варили его из яблок, крыжовника, абрикосов, дыни, вишни, сливы, персика. В крыжовенное и яблочное варенье всегда добавляли лимон и ваниль. В своих воспоминаниях граф писал о себе 11-летнем: «Я очень любил варенье, никогда не отказывался от него, и даже сам ухитрялся достать, когда мне не давали. Помню, раз мне дали немного варенья, но мне хотелось еще. Мне сказали, что нельзя. Я сам потихоньку пошел в буфет, где стояло незапертое варенье, и стал его таскать из банки в рот прямо рукой. Когда наелся, так у меня варенье было и здесь, и здесь, и здесь», - показывал он на себе, рассказывая эту историю детям.

Двор у дома. Экономка Дунечка варит варенье. Фото Софьи Андреевны Толстой

Все фрукты выращивали в оранжерее прямо в усадьбе. Когда в 1867 году оранжереи горели, Лев Толстой писал: «Я слышал, как трещали рамы, лопались стекла, на это было жутко больно смотреть. Но еще больнее было оттого, что я слышал запах персикового варенья».

Толстой был довольно экономным хозяином, но иногда любил делать детям сюрпризы. И в 1879 году, вернувшись из Москвы, он поставил на стол огромный короб, в котором оказались разные плоды: гранаты, ананасы, кокосовые орехи, мандарины… Когда он доставал из ящика очередной фрукт, дети громко вскрикивали, потому что такую экзотику им видеть еще не приходилось! Софья Андреевна писала: «Лев Николаевич принес ножичек и, разрезая гранаты и другие фрукты, делил их детям. Это было очень трогательно и весело. Дети долго помнили и рассказывали этот эпизод».

В Ясной Поляне очень любили гостей. Одним из частых гостей усадьбы был писатель Иван Тургенев, но он всегда заказывал простую русскую еду, например, манный суп с укропцем, пирог с рисом и курицей, гречневую кашу.

В возрасте 50 лет граф стал вегетарианцем - он полностью отказался от мяса, но не от яиц и молочных продуктов. Новый образ жизни Толстого привлекал к нему людей, которые тоже экспериментировали с питанием. Однажды в Ясную приехал некий господин, который питался по новой диете - он ел раз в два дня. И навестить семью писателя его угораздило именно в такой день, когда есть ему не полагалось. Как назло, стол в этот день ломился от яств. Чудак сидел в стороне, а когда его приглашали к столу, скромно отвечал: «Спасибо, я ел вчера!»

Что касается спиртных напитков, то в семье Толстых любили самодельные настойки, рецепты которых сохранились в «Поваренной книге» Софьи Андреевны. Например, здесь есть травник семьи Толстых и померанцевая настойка, на стол также подавали сотерн (французское белое десертное вино), белый портвейн. Есть даже исторический анекдот об отношении Льва Николаевича к алкоголю, по которому точно можно сказать, что в этом плане граф ханжой не был. Этот анекдот приводит в своих воспоминаниях Иван Бунин: «Однажды я захотел подольститься ко Льву Николаевичу и завел разговор о трезвом образе жизни. Вот всюду возникают теперь эти общества трезвости... Он сдвинул брови: - Какие общества? - Общества трезвости... - То есть это когда собираются, чтобы водки не пить? Вздор. Чтобы не пить, незачем собираться. А уж если собираться, то надо пить!»

Кулинарные рецепты в «Поваренную книгу» записывали сама графиня и ее младший брат Степан Берс. Всего в ней 162 рецепта. Чуть ли не каждый рецепт в «Поваренной книге» связан с семейными традициями, имеет свою историю. В ней мы находим: «Яблочный квас Марии Николаевны» - младшей сестры Льва Николаевича; «Эликсир от зубной боли Пелагеи Ильиничны» - П. И. Юшковой, тетки Толстого по линии отца; «Лимонный квас Маруси Mаклаковой», близкой знакомой семьи Толстых; «Пастилу яблочную Марии Петровны Фет», жены поэта Афанасия Фета и т.д.

В рукописи встречается имя Ханны Тардзей. Сергей Львович Толстой в «Очерках былого» писал, что эту молодую англичанку, дочь садовника Виндзорского дворца, родители выписали для него, Тани и Илюши. Бонна любила стряпать.

Особенно удавался ей сливочный пудинг, который готовили на Рождество. Блюдо обливали ромом, поджигали и, как пылающий факел, вносили в гостиную.

В 1870 году Толстые едут в Сальские степи, где Лев Николаевич лечится кумысом. Ему становится лучше. И Софья Андреевна, конечно же, записывает рецепт приготовления этого напитка в свою «Поваренную книгу».

Особенно интересна судьба анковского пирога. Название этого лакомства связано с доктором медицинских наук, домашним врачом семьи Берс Николаем Богдановичем Анке. Он передал рецепт пирога теще Толстого Любови Александровне Берс, а та, в свою очередь, - дочери. Софья Андреевна научила готовить анковский пирог повара Николая. И с тех пор ни одно торжество в семье Толстых не обходилось без этого блюда. По словам Ильи Толстого, «именины без анковского пирога то же самое, что Рождество без елки, Пасха без катания яиц».

Фото из архива музея-усадьбы «Ясная Поляна»

Рецепты из «Поваренной книги» Софьи Андреевны Толстой

Матлот

Возьми какую угодно рыбу или даже разнородных рыб, разрежь и положи в кастрюлю, где находится растопленное масло, подрумяненное, потом положи перцу, соли, лаврового листа и муку; залей красным вином пополам с бульоном, закрой кастрюлю и дай рыбе преть на легком огне, пока она сварится. Потом выкладывай на блюдо каждый кусок рыбы на ломтике поджаренного белого хлеба и облей все соусом.

Утка с грибами

Закипятить воду, бросить грибы в кипяток и дать вскипеть раза три ключом, потом вынуть грибы на решето; изжарить в масле покрошенных луковиц и положить в кастрюлю, где находятся грибы, влить несколько сметаны, посолить, всыпать перцу, перемешать, переложить в глиняную кастрюлю грибы и положить, не жалея масла; и утку, несколько поварившуюся, поставить в печь и дать грибам пожариться до тех пор, пока они и утка не поспеют; а чтобы грибы не запекались, прибавить немного бульона.

Пирог Анке

1 фунт муки, 1/2 фунта масла, 1/4 фунта толченого сахару, 3 желтка, 1 рюмка воды. Масло, чтоб было прямо с погреба, похолоднее.

К нему начинка:

1/4 фунта масла растереть,

2 яйца тереть с маслом; толченого сахару 1/2 фунта, цедру с 2 лимонов растереть на терке и сок с 3 лимонов. Кипятить до тех пор, пока будет густо, как мед.

Степанова пирожное

1 фунт муки, ½ фунта сливочного масла, ½ фунта сахару, 3 желтка, рюмку воды, посолить. Из оного сделать тесто; выделывать стаканом крути из этого теста и посыпать их рубленым миндалем. Затем положить их на лист, смазать яйцом и поставить в печь, не очень жаркую.

Толстой Лев Николаевич

Так что же нам делать

Л.Н.Толстой

ТАК ЧТО ЖЕ НАМ ДЕЛАТЬ?

И спрашивал его народ, что же нам делать? И он сказал в ответ: у кого есть две одежды, тот отдай неимущему; в у кого есть пища, делай то же. (Луки III, 10, 11).

Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут.

Но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут.

Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.

Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло.

Если же око твое будет худо, то все тело будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?

Никто не может служить двум господам; ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить богу и мамоне.

Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа во больше ли пищи и тело одежды?

Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться?

Потому что всего этого ищут язычники; в потому что отец ваш небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом.

Ищите же прежде царствия божия в правды его, и это все приложится вам. (Мтф. VI, 19 - 25, 31 - 34).

Ибо легче верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царствие божие. (Мтф. XIX, 24; Луки XVIII, 25; Марка X, 25).

Я всю жизнь прожил не в городе. Когда я в 1881 году переехал на житье в Москву, меня удивила городская бедность. Я знаю деревенскую бедность; но городская была для меня нова и непонятна. В Москве нельзя пройти улицы, чтобы не встретить нищих, и особенных нищих, не похожих на деревенских. Нищие эти не нищие с сумой и Христовым именем, как определяют себя деревенские нищие, а это нищие без сумы и без Христова имени. Московские нищие не носят сумы и не просят милостыни. Большею частью они, встречая или пропуская вас мимо себя, только стараются встретиться с вами глазами. И, смотря по вашему взгляду, они просят или нет. Я знаю одного такого нищего из дворян. Старик ходит медленно, наклоняясь на каждую ногу. Когда он встречается с вами, он наклоняется на одну ногу и делает вам как будто поклон. Если вы останавливаетесь, он берется за фуражку с кокардой, кланяется и просит; если вы не останавливаетесь, то он делает вид, что это только у него такая походка, и он проходит дальше, так же кланяясь на другую ногу. Это настоящий московский нищий, ученый. Сначала я не знал, почему московские нищие не просят прямо, но потом понял, почему они не просят, но все-таки не понял их положения.

Один раз, идя по Афанасьевскому переулку, я увидал, что городовой сажает на извозчика опухшего от водяной и оборванного мужика. Я спросил:

Городовой ответил мне:

За прошение милостыни.

Разве это запрещено?

Стало быть, запрещено, - ответил городовой. Больного водянкой повезли на извозчике. Я взял другого извозчика и поехал за ними. Мне хотелось узнать, правда ли, что запрещено просить милостыню, и как это запрещено. Я никак не мог понять, как можно запретить одному человеку просить о чем-нибудь другого, и, кроме того, не верилось, чтобы было запрещено просить милостыню, тогда как Москва полна нищими.

Я вошел в участок, куда свезли нищего. В участке сидел за столом человек с саблей и пистолетом. Я спросил:

За что взяли этого мужика?

Человек с саблей и пистолетом строго посмотрел на меня и сказал:

Вам какое дело? - Однако, чувствуя необходимость разъяснить мне что-то, он прибавил: - Начальство велит забирать таких; стало быть, надо.

Я ушел. Городовой, тот, который привез нищего, сидя в сенях на подоконнике, глядел уныло в какую-то записную книжку. Я спросил его:

Правда ли, что нищим запрещают просить Христовым именем?

Городовой очнулся, посмотрел на меня, потом не то что нахмурился, но как бы опять заснул и, садясь на подоконник, сказал:

Начальство велит - значит, так надо, - и вновь занялся своей книжкой.

Я сошел на крыльцо к извозчику.

Ну, что? взяли? - спросил извозчик. Извозчика, видно, заняло тоже это дело.

Взяли, - отвечал я.

Извозчик покачал головой.

Как же это у вас, в Москве, запрещено, что ли, просить Христовым именем? - спросил я.

Кто их знает! - сказал извозчик.

Как же это, - сказал я, - нищий Христов, а его в участок ведут?

Нынче уж это оставили, не велят, - сказал извозчик.

После этого я видал и еще несколько раз, как городовые водили нищих в участок и потом в Юсупов рабочий дом.

Раз я встретил на Мясницкой толпу таких нищих, человек с тридцать. Спереди и сзади шли городовые. Я спросил:

За прошение милостыни.

Выходило, что по закону в Москве запрещено просить милостыню всем тем нищим, которых встречаешь в Москве по нескольку на каждой улице и шеренги которых во время службы и особенно похорон стоят у каждой церкви.

Но почему же некоторых ловят и запирают куда-то, а других оставляют? Этого я так и не мог понять. Или есть между ними законные и беззаконные нищие, или их так много, что всех нельзя переловить, или одних забирают, а другие вновь набираются?

Нищих в Москве много всяких сортов: есть такие, что этим живут; есть и настоящие нищие, такие, что почему-нибудь попали в Москву и точно в нужде.

Из этих нищих бывают часто простые мужики и бабы в крестьянской одежде. Я часто встречал таких. Некоторые из них заболели здесь и вышли из больницы и не могут ни кормиться, ни выбраться из Москвы. Некоторые из них, кроме того, и загуливали (таков был, вероятно, и тот больной водянкой). Некоторые были не больные, но погоревшие, или старые, или бабы с детьми; некоторые же были и совсем здоровые, способные работать. Эти совсем здоровые мужики, просившие милостыню, особенно занимали меня. Эти здоровые, способные к работе мужики-нищие занимали меня еще и потому, что со времени моего приезда в Москву я сделал себе привычку для моциона ходить работать на Воробьевы горы с двумя мужиками, пилившими там дрова. Два эти мужика были совершенно такие же нищие, как и те, которых я встречал но улицам. Один был Петр, солдат, калужский, другой - мужик, Семен, владимирский. У них ничего не было, кроме платья на теле и рук. И руками этими они зарабатывали при очень тяжелой работе от 40 до 45 копеек в день, из которых они оба откладывали, - калужский откладывал на шубу, а владимирский на то, чтобы собрать денег на отъезд в деревню. Встречая поэтому таких же людей на улицах, я особенно интересовался ими.

Почему те работают, а эти просят?

Встречая такого мужика, я обыкновенно спрашивал, как он дошел до такого положения. Встречаю раз мужика с проседью в бороде, здорового. Он просит; спрашиваю его, кто он, откуда. Он говорит, что пришел на заработки из Калуги. Сначала нашли работу - резать старье в дрова. Перерезали все с товарищем у одного хозяина; искали другой работы, не нашли, товарищ отбился, и вот он бьется так вторую неделю, проел все, что было, - ни пилы, ни колуна не на что купить. Я даю деньги на пилу и указываю ему место, куда приходить работать. Я вперед уже уговорился с Петром и Семеном, чтобы они приняли товарища и подыскали ему пару.

Смотри же, приходи. Там работы много.

Приду, как не прийти! Разве охота, - говорит, - побираться. Я работать могу.

Мужик клянется, что придет, и мне кажется, что он не обманывает, а имеет намерение прийти.

На другой день прихожу к знакомым мне мужикам. Спрашиваю, приходил ли мужик. Не приходил. И так несколько человек обманули меня. Обманывали меня и такие, которые говорили, что им нужно только денег на билет, чтобы уехать домой, и через неделю попадались мне опять на улице. Многих из них я признал уже, и они признали меня и иногда, забыв меня, повторяли мне тот же обман, а иногда уходили, завидев меня. Так я увидал, что в числе и этого разряда есть много обманщиков; но и обманщики эти были очень жалки; все это были полураздетые, бедные, худые, болезненные люди; это были те самые, которые действительно замерзают или вешаются, как мы знаем по газетам.

Когда я говорил про эту городскую нищету с городскими жителями, мне всегда говорили: "О! это еще ничего - все то, что вы видели. А вы пройдите на Хитров рынок и тамошние ночлежные дома. Там вы увидите настоящую "золотую роту". Один шутник говорил мне, что это теперь уже не рота, а золотой полк: так их много стало. Шутник был прав, но он бы был еще справедливее, если бы сказал, что этих людей теперь в Москве не рота и не полк, а их целая армия, думаю, около 50 тысяч. Городские старожилы, когда говорили мне про городскую нищету, всегда говорили это с некоторым удовольствием, как бы гордись передо мной тем, что они знают это. Я помню, когда я был в Лондоне, там старожилы тоже как будто хвастались, говоря про лондонскую нищету. Вот, мол, как у нас.

И мне хотелось видеть эту всю нищету, про которую мне говорили. Несколько раз я направлялся в сторону Хитрова рынка, но всякий раз мне становилось жутко и совестно. "Зачем я пойду смотреть на страдания людей, которым я не могу помочь?" - говорил один голос. "Нет, если ты живешь здесь и видишь все прелести городской жизни, поди, посмотри и на это", - говорил другой голос.

Вино губит телесное здоровье людей, губит умственные способности, губит благосостояние семей и, что всего ужаснее, губит душу людей и их потомство, и, несмотря на это, с каждым годом все больше и больше распространяется употребление спиртных напитков и происходящее от него пьянство. Заразная болезнь захватывает все больше и больше людей: пьют уже женщины, девушки, дети. И взрослые не только не мешают этому отравлению, но, сами пьяные, поощряют их. И богатым, и бедным представляется, что веселым нельзя иначе быть, как пьяным или полупьяным, представляется, что при всяком важном случае жизни: похоронах, свадьбе, крестинах, разлуке, свидании — самое лучшее средство показать свое горе или радость состоит в том, чтобы одурманиться и, лишившись человеческого образа, уподобиться животному.

И что удивительнее всего, это то, что люди гибнут от пьянства и губят других, сами не зная, зачем они это делают. В самом деле, если каждый спросит себя, для чего люди пьют, он никак не найдет никакого ответа. Сказать, что вино вкусно, нельзя, потому что каждый знает, что вино и пиво, если они не подслащены, кажутся неприятными для тех, кто их пьет в первый раз. К вину приучаются, как к другому яду, табаку, понемногу, и нравится вино только после того, как человек привыкнет к тому опьянению, которое оно производит. Сказать, что вино полезно для здоровья, тоже никак нельзя теперь, когда многие доктора, занимаясь этим делом, признали, что ни водка, ни вино, ни пиво не могут быть здоровы, потому что питательности в них нет, а есть только яд, который вреден. Сказать, что вино прибавляет силы, тоже, нельзя, потому что не раз и не два, а сотни раз было замечено, что артель пьющая в столько же людей, как и артель непьющая, сработает много меньше. И на сотнях и тысячах людей можно заметить, что люди, пьющие одну воду, сильнее и здоровее тех, которые пьют вино. Говорят тоже, что вино греет, но и это неправда, и всякий знает, что выпивший человек согревается только накоротко, а надолго скорее застынет, чем непьющий. Сказать, что если выпить на похоронах, на крестинах, на свадьбах, при свиданиях, при разлуках, при покупке, продаже, то лучше обдумаешь то дело, для которого собрались,— тоже никак нельзя, потому что при всех таких случаях нужно не одуреть от вина, а с свежей головой обсудить дело. Что важней случай, то трезвей, а не пьяней надо быть. Нельзя сказать и того, чтобы вредно было бросить вино тому, кто привык к нему, потому что мы каждый день видим, как пьющие люди попадают в острог и живут там без вина и только здоровеют. Нельзя сказать и того, чтобы от вина больше веселья было. Правда, что от вина накоротко люди как будто и согреваются и развеселяются, но и то и другое ненадолго. И как согреется человек от вина и еще пуще озябнет, так и развеселится от вина человек и еще пуще сделается скучен. Только стоит зайти в трактир да посидеть, посмотреть на драку, крик, слезы, чтобы понять то, что не веселит вино человека. Нельзя сказать и того, чтобы не вредно было пьянство. Про вред его и телу и душе всякий знает.

И что ж? И не вкусно вино, и не питает, и не крепит, и не греет, и не помогает в делах, и вредно телу и душе — и все-таки столько людей его пьют, и что дальше, то больше. Зачем же пьют и губят себя и других людей? «Все пьют и угощают, нельзя же и мне не пить и не угощать»,— отвечают на это многие, и, живя среди пьяных, эти люди точно воображают, что все кругом пьют и угощают. Но ведь это неправда. Если человек вор, то он будет и водиться с ворами, и будет ему казаться, что все воры. Но стоит ему бросить воровство, и станет он водиться с честными людьми и увидит, что не все воры.

То же и с пьянством. Не все пьют и угощают. Если бы все пили, так уже не надолго бы оставалось и жизни людям: все бы перемерли; но до этого не допустит бог: и всегда были и теперь есть много и много миллионов людей непьющих и понимающих, что пить или не пить — дело не шуточное. Если сцепились рука с рукой люди пьющие и торгующие вином и наступают на других людей и хотят споить весь мир, то пора и людям разумным понять, что и им надо схватиться рука с рукой и бороться со злом, чтобы их и их детей не споили заблудшие люди. Пора опомниться!

Утро отводилось делам, которыми нужно было заслужить застолье. Завтракали около часа дня. Лев Николаевич спускался часом позже. На завтрак ели кашу, чаще всего овсяную, с чем-нибудь молочным: варенцом, творожным пудингом или простоквашей. В шесть часов подавался обед из четырех блюд: салаты, суп, мясо, овощи и кофе. Вечером пили чай, с ним подавали пирог с фруктовой начинкой, сухое чайное печенье, мед и варенье. Между приемами пищи допускались только фрукты.

Во многие кулинарные рецепты Софьи Андреевны входили яблоки . В семье Толстых их считали чрезвычайно полезными. Осенью блюда из антоновских яблок готовились ежедневно.

Соусы были особые, вот два:

Соус из томатов, или пом д"амур
Положить 20 томатов в кастрюлю с 4 головками луку, воткнув в каждую луковицу по одной гвоздике, связать букеты из кервеля и всыпать соли, перцу и немного тертого мускатного ореха; залить водой пальца на два выше овощей, дать хорошенько свариться, и потом протереть это через волосяное сито, и уже протертое закипятить раз или два с тремя ложками чухонского масла и, слив в соусник, подавать. Соус этот подается к телятине или к вареным пулярдам. Соус не должен быть слишком жидок.

Мясной соус "Бешамель"
Взять кусок ветчины и кусок телятины, например, по фунту, изрезать мелко и положить в кастрюльку с 4 или более луковицами, в которые воткнуть гвоздики; столько же моркови, две мелкие луковицы, лаврового листу, перцу и соли. Жарить все это в достаточном количестве чухонского масла, часто перевертывая. Когда все порядочно прожарится, всыпать щепотку муки. Влить бутылку или поменее сливок и кипятить на легком огне, часто мешая ложкой. Когда соус сгустится, пропустить через дуршлаг и подлить в дичину или подавать в соуснике.

В дневниках Софьи Николаевны еда упоминается не каждый день, да и все как-то чудно.... Больной был человек, Лев Николаевич, и капризный...

"....Л. Н. опять слишком усиленно разметал снег на катке и катался на коньках. Упражнения гирями тоже начались. Все вместе это сделало то, что опять заболела у него печень, он наелся чечевицы и овсянки не вовремя, а совсем потом не обедал. Сейчас я посылала за Эмсом и дала ему выпить, что он охотно исполнил"...

"...У Льва Николаевича опять болел желудок и печень, он думает — от яблок, а я уверена, что от вчерашней слишком усиленной работы — чистки снега. Он даже не обедал. Вижу с страданием, что он худеет; когда он спит, лежит такой весь маленький на постели, и кости выдаются резко на плечах и спине. Лицо у него эти дни свежее и он бодр и силен в движениях, но худ. Очень стараюсь его питать получше, но трудно: вчера заказывала ему и спаржу и суп легкий пюре, а все-таки сегодня ему нехорошо..."

..."Опять Л. Н. жалуется на нездоровье. У него от самой шеи болит спина и тошнит его весь день. Какую он пищу употребляет — это ужасно! Сегодня ел грибы соленые, грибы маринованные, два раза вареные фрукты сухие — все это производит брожение в желудке, а питанья никакого, и он худеет"...

"...Второй вечер он пьет соду, наевшись сухих блинов. Бедный! по принципу он не ест ни масла, ни икры...."

"...куплю Льву Николаевичу мед, финики, чернослив особенный, груши и соленые грибы. Он любит иметь на окне запасы и есть финики и плоды просто с хлебом, когда голоден...."

"...Что за легкомыслие, и как не совестно в чужом доме дать столько забот с непривычными для посторонних, сложными требованиями миндального молока , сухариков, овсянки, покупного хлеба и пр. "

В общем, Лев Николаевич капризный негурман... Не будем мы изучать его кухню.

Впрочем, когда он был помоложе, питался он обильнее, но не менее странно.

На обед подавался холодный свекольник или постные щи, а традиционный ужин состоял из макаронов, овощей и фруктов. Хлеб в усадьбе пекли по рецепту Толстого: два пуда муки смешивали с двумя пудами картофеля, который предварительно парили и протирали. На ковригу, испеченную из этой смеси, писатель намазывал толстый слой меда и запивал все это овсяным киселем.

Самым любимым для него продуктом был свежий огурец (вот только в этом мы с ним сходимся). А бывая не в духе, он наворачивал килограммами спаржу - он ел ее с любым соусом и без, отваренную с солью и без (а спаржи мне вовсе и не хочется). Так что, нет, диета Льва Толстого мне лично явно не подходит.

Дмитрий Мережковский писал о Толстом: «Лицо его — лицо человечества. Если бы обитатели иных миров спросили наш мир: кто ты? — человечество могло бы ответить, указав на Толстого: вот я»

«Толстой — величайший и единственный гений современной Европы, высочайшая гордость России, человек, одно имя которого — благоухание, писатель великой чистоты и святыни» - вторил ему Саша Блок

Позже Владимир Набоков резюмировал: «Толстой — непревзойденный русский прозаик. Оставляя в стороне его предшественников Пушкина и Лермонтова, всех великих русских писателей можно выстроить в такой последовательности: первый — Толстой, второй — Гоголь, третий — Чехов, четвёртый — Тургенев»

Знаете, я с ними полностью согласен. Толстой - гений. Некоторые его мысли кажутся странными, спорными. Но, это говорит лишь о том, что мы не доросли до понимания этих мыслей, не способны погрузится на глубину восприятия великого писателя.

Вызывают интерес некоторые мысли Льва Николаевича о женщинах, о семье, о браке...

“Я никогда не был влюблен в женщин. Одно сильное чувство, похожее на любовь, я испытал только, когда мне было 13 или 14 лет; но мне [не] хочется верить, чтобы это была любовь; потому что предмет была толстая горничная (правда, очень хорошенькое личико), притом же от 13 до 15 лет — время самое безалаберное для мальчика (отрочество): не знаешь, на что кинуться, и сладострастие в эту эпоху действует с необыкновенною силою. "

“Прежде мне довольно было знать, что автор повести — женщина, чтобы не читать ее. Оттого что ничего не может быть смешнее взгляда женщины на жизнь мужчины, которую они так часто берутся описывать; напротив же, в сфере женской автор-женщина имеет огромное преимущество перед нами”.

“Желательно бы было, чтобы к нам не переходил в Россию обычай иметь женскую прислугу в гостиницах. Я не гадлив, но мне лучше есть с тарелки, которую, может быть, облизал половой, чем с тарелки, которую подает помаженная плешивящая горничная, с впалыми глазами и маслеными мягкими пальцами”

Братья Толстые, крайний справа - Лев.

Из дневников Толстого:

Низшая потребность, переходящая в похоть — еда.

Женщины рождают, воспитывают нас, дают наслаждение, потом начинают мучать, потом развращают и потом убивают.

Встал рано, думал о пространстве и веществе, запишу после. Письма и книжечка — половая похоть. Не нравится.

Когда мне теперь, в мои года, приходится вспоминать о половом акте, я испытываю не то что отвращение, какое я и в молодости испытывал, но прямо удивление, недоумение, что разумные человеческие существа могут совершать такие поступки.

У меня начаты еще другие художественные работы всё на тему половой любви (это секрет).

Бороться с половой похотью было бы в сто раз легче, если бы не поэтизирование и самых половых отношений и чувств, влекущих к ним, и брака, как нечто особенно прекрасное и дающее благо (тогда как брак, если не всегда, то из 10000 — 1 раз не портит всей жизни); если бы с детства и в полном возрасте внушалось людям, что половой акт (стоит только представить себе любимое существо, отдающееся этому акту) есть отвратительный, животный поступок, который получает человеческий смысл только при сознании обоих того, что последствия его влекут за собой тяжелые и сложные обязанности выращивания и наилучшего воспитания детей.

Главная причина семейных несчастий та, что люди воспи-таны в мысли, что брак дает счастье. К браку приманивает половое влечение, принимающее вид обещания, надежды на счастие, которое поддерживает общественное мнение и лите-ратура, но брак есть не только не счастье, но всегда страдание, которым человек платится за удовлетворение полового желания, страдание в виде неволи, рабства, пресыщения, отвращения, всякого рода духовных и физических пороков супруга, которые надо нести, — злоба, глупость, лживость, тщеславие, пьянство, лень, скупость, корыстолюбие, разврат — все пороки, которые нести особенно трудно не в себе, в другом, а страдать от них, как от своих, и такие же пороки физические, безобразно, нечистоплотность, вонь, раны, сумашествие... и пр., которые еще труднее переносить не в себе.

“Думал к “Крейцеровой сонате”. Блудник есть не ругательство, но состояние (думаю, то же и блудница), состояние беспокойства, любопытства и потребности новизны, происходящее от общения ради удовольствия не с одной, а с многими. Как пьяница. Можно воздерживаться, но пьяница — пьяница и блудник — блудник, при первом послаблении внимания — падет. Я блудник”.

“...написать роман любви целомудренной, влюбленной, как к Сонечке Калошиной, такой, для которой невозможен переход в чувственность, которая служит лучшим защитником от чувственности. Да не это ли единственное спасение от чувственности? Да, да, оно и есть. Затем и сотворен человек мужчиной и женщиной. Только с женщиной можно потерять целомудрие, только с нею и можно соблюсти его. Нецеломудрие начинается при перемене”.

Послесловие к “Крейцеровой сонате” (1890 год):

“Вступление в брак не может содействовать служению Богу и людям даже в том случае, если бы вступающие в брак имели целью продолжение рода человеческого... Идеал христианина есть любовь к Богу и ближнему, есть отречение от себя для служения Богу и ближнему. Плотская же любовь, брак, есть служение себе и потому есть во всяком случае препятствие служению Богу и людям, и потому с христианской точки зрения — падение, грех”.

“Вот где настоящая эмансипация женщин: не считать никакого дела бабьим делом, таким, к которому совестно притронуться, и всеми силами, именно потому, что они физически слабей, помогать им, брать от них всю ту работу, которую можно взять на себя. Точно так же и в воспитании, именно в виду того, что, вероятно, придется родить и потому меньше будет досуга, именно в виду этого устраивать для них школы не хуже, но лучше мужских, чтобы они вперед набирали сил и знаний. А они на это способны. Вспоминал свое грубое в этом отношении эгоистическое отношение к жене. Я делал, как все, то есть делал скверно, жестоко. Предоставлял ей весь труд, так называемый бабий, а сам ездил на охоту. Мне радостно было сознать свою вину”.

“Романы кончаются тем, что герой и героиня женились. Надо начинать с этого, а кончать тем, что они разженились, то есть освободились. А то описывать жизнь людей так, чтобы обрывать описание на женитьбе, это все равно, что, описывая путешествие человека, оборвать описание на том месте, где путешественник попал к разбойникам”.

Софья Толстая - о Льве Толстом (запись в дневнике):

"Да если бы в нем было немножко больше деликатности, он не называл бы своих бабьих героинь Аксиньями."

Для справки.
Аксинья - простая крестьянка из Ясной Поляны, к которой холостой 30-летний граф Толстой ходил два года. Он сам называл эту связь "исключительной", писал в своем дневнике об Аксинье: "Я влюблен как никогда в жизни". Именно к ней он впервые ощутил "чувство мужа к жене".
Однако своим внебрачным сыном, рожденным этой женщиной, Толстой никогда не интересовался и так и не признал его.

На велосипеде Лев Николаевич начал кататься в 67 лет...