Роб рой вальтер скотт эндрю. «Роб Рой. Цитаты из книги «Роб Рой» Вальтер Скотт

Вальтер Скотт и его роман "Роб Рой"

Введение

1. Характеристика творчества Вальтера Скотта

1.1 Черты художественного стиля

1.2 Особенности жанра

2. Специфика романа «Роб Рой»

2.1 Образ Шотландии

2.2 Структура романа

2.3 Сюжетные коллизии

Заключение

Список литературы

Введение

Осенью 1814 года английские книгопродавцы, довольные, посчитывали барыши: успех последней новинки - анонимного романа «Уэверли, или Шестьдесят лет назад» - превзошел все ожидания. В Эдинбурге и Лондоне пытались разоблачить таинственного инкогнито, над «волшебным вымыслом» которого обливались слезами десятки тысяч читателей; критики заключали пари, споря, кто же автор; дополнительные тиражи романа следовали один за другим, а по ту сторону океана, в США, именем его главного героя называли города и поселки. Восторг был единодушным. Даже такой строгий ценитель литературы, как Байрон, и тот восклицал: «Уэверли» - это самый замечательный, самый интересный роман, какой мне только приходилось читать...»

А тем временем создатель «Уэверли» не без удовольствия взирал на устроенный им переполох в литературном мире и даже подливал масла в огонь, публично высказывая свои предположения по поводу тайны авторства. «Все достойные эдинбуржцы сейчас только тем и заняты, что ищут автора «Уэверли», - с гордостью сообщал он одному из своих друзей вскоре после выхода романа. Но, увы, торжество мистификатора было недолгим: новые романы, подписанные «автор «Уэверли», рассеяли все сомнения и превратили его инкогнито в секрет Полишинеля. По характерному стилю, по кругу тем, по выбору героев в анониме узнали Вальтера Скотта.

1. Характеристика творчества Вальтера Скотта

1.1 Черты художественного стиля

Имя Вальтера Скотта (1771-1831) и раньше было хорошо знакомо британским любителям литературы. Выходец из древнего шотландского рода, уважаемый эдинбургский стряпчий, он успел завоевать широкую известность и как переводчик немецких романтиков, и как собиратель народных баллад, и как поэт, автор блистательных стилизаций, написанных, по его словам, «в подражание древним песням, которые некогда распевались менестрелями под звуки арф». И хотя поэт Вальтер Скотт был признан и популярен не только у себя на родине (в России, например, его знали по прекрасным переводам В.А. Жуковского), ничто не могло сравниться с той всемирной славой, которая ждала Вальтера Скотта, автора двадцати шести больших романов, творца грандиозного художественного мира, населенного, как подсчитал один терпеливый исследователь, «2836-ю персонажами, включая 37 лошадей и 33 собаки». Поистине, 20-30-е годы прошлого века могут быть названы эпохой Вальтера Скотта, ибо никого так не почитали (и не читали) тогда, как «шотландского чародея». Сотни английских, французских, немецких, итальянских, русских писателей пробовали подражать своему кумиру, его равняли с Гомером и Шекспиром, иена его героев становились нарицательными, замок в Эбботсфорде превратился в место паломничества, вальтерскоттовские плащи и шляпы не выходили из моды, и многие, наверное, мечтали, как Карамзин, поставить «в саде своем благодарный памятник Вальтеру Скотту за удовольствие, вкушенное в чтении его романов».

Существует легенда, пущенная в ход самим Вальтером Скоттом, будто бы он начал писать романы лишь потому, что не хотел состязаться с Байроном за пальму первенства в поэзии. Возможно, так оно и было на самом деле, но кроме того существовали, конечно, и другие, более глубокие и серьезные причины обращения Вальтера Скотта в прозаика. Свидетель глубочайших социальных и экономических потрясений, современник Великой французской революции и наполеоновских войн, на глазах у которого гибли милые его сердцу патриархальные традиции, рушились троны и перекраивалась карта Европы, Вальтер Скотт, как и многие европейские художники его поколения, был буквально одержим чувством истории. Череда молниеносных исторических сдвигов сформировала его, и он - типичнейший романтик по своему мироощущению - отверг абстрактные, вневременные представления о человеке, свойственные просветительскому мышлению XVIII века, и осознал, что человек всегда конкретен, всегда принадлежит своей эпохе и существует в исторической реальности.

В своих романтических поэмах и стихотворениях он использовал фольклорные сюжеты и образы, чтобы средствами искусства восстановить память об утраченном или забытом национальном прошлом. Он писал о рыцарях и волшебниках, о похищенных красавицах и отважных разбойниках, и далекое средневековье превращалось под его пером в полусказочную. героическую эпоху, в объект для любования и ностальгического вчуствования. Но в поэзии Вальтера Скотта, как заметил М.М. Бахтин, само время «имело еще характер замкнутого прошлого». Увиденное сквозь искажающую дымку чувства утраты, поданное как воспоминание о «потерянном рае», прошедшее отделялось от настоящего, его связи с грядущим обрывалась - оно существовало само по себе, изолированно, вне единой «реки времян».

Если проследить за творческой эволюцией Вальтера скотта до 1814 года, то мы увидим, как все теснее становится его художественно-историческому мышлению в пределах, заданных в бытующими поэтическими жанрами, как он стремится преодолеть свойственную романтической поэзии ограниченность историзма и осмыслить суть былого в его живой связи с настоящим и грядущим. Но прорыв к разомкнутому, полному времени, отказ от идеализирующей субъективности при взгляде на историю не могли осуществиться без глубинной перестройки, и поэтому обращение писателя к роману было вполне закономерным.

1.2 Особенности жанра

Впрочем, и современные виды романа не вполне удовлетворяли Вальтера Скотта, мыслившего историю как многомерное, противоречивое единство. Уже в первой главе «Уэверли» он, разрушая все стереотипные жанровые ожидания, настойчиво предупреждает читателей, «что в последующих страницах они не найдут ни рыцарского романа, ни хроники современных нравов», ни других, знакомых им типов повествования. И действительно, вальтер-скоттовский роман был романом нового типа, романом историческим, и современников он поражал именно своей новизной, своей непохожестью на все, что они знали прежде. «До сих пор мы находили роман в истории, - писал А. Бестужев-Марлинский. - Вальтер Скотт ухитрился одеть историю в роман».

Строго говоря, исторические романы существовали и до Вальтера Скотта, но только ему удалось избежать «этнографичности» в изображении прошлого, удалось войти с ним в прямой контакт, или, говоря словами А.С. Пушкина, преподнести прошедшее время «домашним образом». Широко пользуясь сюжетными ходами и повествовательными приемами, заимствованными как у готического романа с его замками, похищениями и роковыми тайнами, так и у семейно-биографического романа типа «Тома Джонса» Филдинга, он заставил их работать на совершенно иные задачи. Авантюра, загадка, любовная интрига перестали быть самоцелью - вплетенные в широкий исторический фон, они начали играть роль переходных мостиков между вымыслом и документом, между вымышленным героем и героем историческим и превратились в средство для воссоздания духа эпохи, а не только ее нравов и обычаев. Так возникли особые персонажи, темы, конфликты, как бы отмеченные личным вальтер-скоттовским клеймом, так возникла - и на время вытеснила все прочие - особая модель романа, точно определяемая пушкинской формулой: «историческая эпоха, развитая в вымышленном повествовании».

Где бы не проходило действие романов Вальтера Скотта - в средневековой ли Англии, как в «Айвенго», или во «Франции» XV века, как в «Квентине Дорварде», или в Византии, как в «Графе Роберте Парижском», - оно всегда переносит нас в переходную, чреватую изменениями эпоху, в гущу решающей схватки двух культур, двух идеологий, двух укладов. В истории каждой страны писателя интересуют переломные моменты, когда конфликт между старым, традиционным, уходящим с одной стороны, и новым, предвещающим будущее - с другой, достигает крайней степени остроты. В его романах - сначала многословных и неспешных, а затем стремительных и сжатых до конспективного изложения событий - речь, как правило, идет о гражданских войнах и мятежах, о религиозных распрях и дворцовых переворотах, причем писатель всегда строит картину расколотого надвое мира с подчеркнутой объективностью. Исторические личности, обязательно входящие в число вальтер-скоттовских героев, обычно распределяются попарно, как антагонисты, жестко прикрепленные к одному из враждующих лагерей. Непроницаемая тишина делит пространство романа на два отсека, и герой становится олицетворением своей социальной или идеологической группы; в нем высвечивается типическое, характерное для данной исторической ситуации; он воплощает приметы эпохи и культуры, к которым принадлежит.

В структуре вальтер-скоттовского романа большое значение приобретает комментирующее и объясняющее авторское слово, которое то и дело вторгается в повествование, останавливая развитие действия всевозможными историческими, этнографическими или культурологическими пояснениями. Стараясь сохранить полную беспристрастность и увидеть прошлое «двойным зрением», автор не дает забыть о дистанции между читателем и изображаемым временем. Его позиция - это позиция объективного наблюдателя, который видит историческую правоту одних, обреченность других, но не навязывает читателю своего предпочтения. Мир представляется ему в виде множества контрастирующих пар: прошлое противопоставляется будущему, протестанты - католикам, роялисты - республиканцам, благородство - злодейству, проза - поэзии и т.д. Каждый исторический герой Вальтера Скотта находит себе соперника, а каждая идея - антитезу, но диалог между ними затруднен, поскольку они разведены по разные стороны исторического барьера, - в поле зрения автора они возникают как неподвижные и непрозрачные друг для друга данности, как контрастные, но статичные части единого полотна.

В основе исторического романа Вальтера Скотта «Роб Рой» лежат отношения народов Англии и Шотландии. События происходят в начале 18 века.

Главный герой произведения Фрэнсис Осбальдистон, сын успешного бизнесмена, возвращается к отцу. На все уговоры занять руководящий пост в компании молодой человек отвечает отказом. Душа Фрэнсиса лежит скорее к творчеству, чем к коммерческой деятельности. Временами он пробует писать стихи. Нежелание идти по стопам отца приводит к семейному конфликту. По этой причине отец Фрэнсиса отправляет его к своему брату, чтобы тот лучше познакомился с его семьей. Сам он тем временем рассчитывал поставить во главу предприятия одного из племянников.

Прибыв на место, герой знакомится со своими родственниками. В первые же минуты становится ясно, что двоюродные братья Фрэнсиса вообще ничем не занимаются и целей в жизни не имеют. Особое внимание героя привлек Рашлей, который, судя по всему, подходил на роль важной персоны в обществе.

В доме своего дяди Фрэнк встречает свою дальнюю родственницу, Диану. Красивая девушка покоряет юношу своим бесстрашием, умными и смелыми речами.

Вдруг выясняется, что героя обвиняют в государственном преступлении. Дело в том, что по пути в замок с ним рядом сидел мужчина по имени Моррис. Во время путешествия у него украли деньги и важные документы. Сумма предназначалась для уплаты денежного довольствия шотландским военнослужащим. Вину за преступление он возложил на Фрэнка. Диана предлагает свою помощь, но молодой человек предпочитает сам выступить на суде и очистить свое имя от клеветы. К счастью, в замок приезжает давний приятель Фрэнка, Кэмпбел, который знает, что на самом деле произошло с Моррисом. Выяснилось, что мужчина был ограблен бандитами. Испугавшись, он тут же отдал им все деньги. Выслушав историю от лица Кэмпбела, молодой человек заподозрил, что господин также участвовал в нападении. Подозрения остаются лишь догадками, и к тому же Фрэнк благодарен Кэмпбелу за оказанную ему помощь.

В скором времени юноша узнает, что его возлюбленная по особой договоренности должна стать женой его брата. В случае отказа девушка должна будет уйти в монастырь. Другая печальная новость, которую сообщают Фрэнку, касается банкротства фирмы его отца. Выяснилось, что во время его отсутствия производством торговой компании заведовал Рашлей. В результате фирма оказалась на грани разорения. Молодой человек вынужден вернуться в город. В местном храме незнакомец назначает Фрэнку встречу, предостерегая его об опасности. Придя в тюрьму, юноша встречается с бывшим клерком торговой компании отца, Оуэном. Служащий рассказывает ему о причинах банкротства предприятия. Фрэнк желает помочь работнику фирмы, но мистер Джарви вызволяет его из беды.

Вскоре Фрэнк понимает, что незнакомец и мужчина, который сопровождал его на пути в город, - это одно лицо, мистер Кэмпбел. Как выяснилось, под этим именем скрывается бродяга по имени Роб Рой.

Молодой человек отправляется в Горную страну, на родину его спасителя. Когда-то давно Робин жил обычной жизнью, трудился, зарабатывал на жизнь, но однажды он оказался на грани банкротства. Роб лишился всего, став бездомным, бродягой.

Собрав вокруг себя группу единомышленников, он скрылся в горах. На жизнь они зарабатывали тем, что охраняли стада овец у фермеров. Как только Роб узнал о финансовых махинациях Рашлея, он загорелся желанием наказать негодяя и вернуть документы компании Фрэнку. Юноша убеждается в благородстве Роба, проникается к нему глубоким уважением.

Дела компании улажены, однако Рашлея проучить так и не удается из-за внезапно вспыхнувшего восстания. Фрэнк отправляется в монастырь, где находит свою возлюбленную, Диану, а после женится на ней.

Роман учит не сдаваться в трудных ситуациях, сохранять спокойствие и уверенность в себе, вести себя честно и достойно.

Картинка или рисунок Скотт - Роб Рой

Другие пересказы для читательского дневника

• Краткое содержание Чехов Палата номер 6

  Повесть Палата No6 была написана Чеховым в 1892 году и по сей день является одной из самых популярных. Автор раскрывает в произведении такие темы как: насилие, лицемерие, халатное отношение врачей и судей к людям. Так же можно заметить философские подтемы

  Главного героя произведения по имени Фазилия Искандера всегда не любили петухи. Именно с этого и начинается рассказ. Юный рассказчик проживал у родственников в деревне, которая находится в Абхазии

Вальтер Скотт

«Роб Рой»

В романе «Роб Рой» даётся широкая и сложная картина шотландских и английских общественных отношений начала XVIII в. Действие развивается быстро, живее, чем в других романах Вальтера Скотта. Главный герой, Фрэнсис Осбальдистон, внезапно отозван из Бордо к отцу по важному делу. Прибыв в Лондон, двадцатилетний юноша узнает, что отец хочет поручить ему вести дела торгового дома «Осбальдистон и Трешам», директором которого он является. Осбальдистон-старший понимает, что годы или внезапная болезнь когда-нибудь сокрушат его крепкий организм, и стремится заблаговременно подготовить помощника в лице сына, который возьмёт у него руль, когда его рука ослабеет, и поведёт корабль согласно советам и наставлениям старого капитана. Но у Фрэнка нет желания постигать тайны коммерции, это художественная натура, он пишет стихи, любит литературу. Его отказ приводит отца в негодование, нашему герою грозит опасность лишиться наследства, но это не пугает его, и Фрэнк бросает Оуэну, старшему клерку фирмы, фразу: «Я никогда не продам свою свободу за золото». Отец в наказание отсылает Фрэнсиса на север Англии, навестить там дядю и познакомиться с его семьёй, с которой сам он не поддерживает никаких отношений. Один из сыновей дяди должен будет, по замыслу Осбальдистона-старшего, занять место Фрэнка в торговом доме.

Фрэнсис отправляется в путь и в одной из гостиниц за обедом знакомится с мистером Кэмпбелом, шотландцем по происхождению, который становится душой компании и вызывает всеобщий интерес. Но пути-дороги Кэмпбела и Фрэнка расходятся.

Итак, молодой человек прибывает в замок своего дяди, Осбальдистон-Холл, твердыню, высящуюся над лесами и скалами Нортумберленда — пограничной области, за которой начинается неведомая Фрэнку романтическая Шотландия. Семейный портрет обитателей замка лишён романтики. «Недурная коллекция», — отмечает Фрэнк после знакомства с шестью кузенами — пьяницами, обжорами и бездельниками. Лишь один из них выделяется из общего ряда — Рашлей, младший Осбальдистон; именно он, как мы потом узнаем, должен занять место Фрэнка. В замке живёт дальняя родственница дяди, мисс Диана Вернон, девушка красивая, умная и образованная. Фрэнк очарован ею, он внемлет каждому её слову, слушает меткие психологические характеристики, которые она даёт жителям замка; в её речи чудесно сочетаются проницательность, смелость и откровенность.

Размеренная, скучная жизнь в замке неожиданно обрывается. Фрэнк обвиняется в государственной измене — такую новость сообщает Диана. Моррис, один из попутчиков Фрэнка в дороге, был ограблен и подозревает его в содеянном; в связи с тем что Моррис вёз деньги из казначейства для выплаты войскам в Шотландии и у него похитили заодно очень важные документы, речь идёт уже не о простом разбое, а о государственной измене. Диана предлагает Фрэнку свою помощь и хочет переправить его в Шотландию. («За вас никто не заступится, вы чужой; а здесь, на окраинах королевства, местные суды творят порой нелепые дела».) Но Фрэнк возражает: он не виноват, поэтому необходимо пойти в суд и восстановить справедливость. В доме судьи неожиданно появляется мистер Кэмпбел, который разоблачает Морриса, уличая его во лжи. Оказывается, Кэмпбел сопровождал Морриса в пути и был свидетелем происшествия; он обрисовал картину событий, и слушатели узнали, что Моррис ужасно струсил и даже не пытался оказывать сопротивление грабителям, хотя состоял в армии его величества, а разбойников было всего двое. Про себя же Кэмпбел заметил, что отличается миролюбивым нравом и никогда не вмешивается в ссоры и драки. Фрэнк, внимательно слушавший рассказ Кэмпбела, уловил несоответствие между словами и выражением его лица, когда тот говорил о своём миролюбии, и заподозрил, что Кэмпбел участвовал в происшествии отнюдь не как попутчик Морриса, пострадавший вместе с ним, и даже не как зритель. Но именно благодаря Кэмпбелу клеветник и трус Мор-рис готов отказаться от своих показаний против мистера Осбальдистона. Судебное дело закрыто, Фрэнк вне подозрений.

Однако эта история — лишь начало испытаний, выпавших на долю нашего героя. От Рашлея Фрэнк узнает тайну Дианы: согласно договору, заключённому между семьями, она должна или выйти замуж за одного из кузенов Фрэнка, или уйти в монастырь. Влюблённый Фрэнк впадает в отчаяние. Диана предупреждает его о новой опасности: отец Фрэнка отбыл в Голландию по неотложным делам, а Рашлею доверил руководить фирмой в своё отсутствие; что, по её мнению, приведёт к разорению отца, так как доходы и имущество Осбальдистона-старшего он хочет использовать как средство к осуществлению своих честолюбивых и коварных замыслов. Мисс Вернон, увы, оказывается права: Фрэнк вскоре получает письмо от компаньона отца, который просит его незамедлительно отправиться в шотландский город Глазго, где, вероятно, скрывается Рашлей с крупной суммой похищенных денег и векселей, Фрэнку по прибытии нужно встретиться с Оуэном, который уже выехал в Глазго. Юношу печалит расставание с Дианой, но он понимает, что для отца «банкротство будет величайшим, несмываемым позором, горем, которому единственное исцеление — смерть»; поэтому, взяв в проводники шотландца-садовника, он кратчайшим путём добирается до города.

В церкви во время службы какой-то незнакомец назначает Фрэнку встречу, добавляя при этом: «В этом городе вам грозит опасность». Он приводит Осбальдистона в тюрьму, в камеру Оуэна, где этот трудолюбивый и преданный отцу человек рассказывает следующее. В Глазго торговый дом имел двух основных компаньонов: обязательного и уступчивого Мак-Витти и упрямого, несговорчивого Джарви. Поэтому, когда в трудную для фирмы минуту Оуэн, прибыв в Шотландию, обратился за помощью к Мак-Витти, он надеялся на поддержку, но его просьба была отклонена; более того, «надёжный» компаньон потребовал, чтобы весь наличный актив фирмы был передан ему в руки как гарантия в случае краха. Оуэн с негодованием отверг это требование и оказался в тюрьме как должник, Фрэнк понял: полученное им предупреждение означает, что и сам он может лишиться свободы, если открыто выступит в защиту Оуэна, поскольку шотландские законы о долгах беспощадно суровы. Неожиданно в тюрьме появляется мистер Джарви, олдермен (старший член городского совета), который, узнав о неприятностях «Осбальдистон и Трешам», пришёл на помощь. Он даёт поручительство, и Оуэн оказывается на свободе. Во время этой встречи мы узнаем, что олдермен и таинственный незнакомец, который привёл Фрэнка на свидание к Оуэну, — родственники, Поражённый Джарви восклицает: «Ты, отъявленный беззаконник, ты осмелился пролезть сюда, в глазговскую тюрьму? Грабитель, разбойник, как ты думаешь, сколько стоит твоя голова?!» Но проводник Фрэнка, которого зовут Робин, невозмутим, он отвечает кузену: «Мы, бродяги-горцы, неподатливый народ». Каково же было изумление Фрэнка, когда он вдруг сообразил: незнакомец Робин и мистер Кэмпбел — одно лицо! И вновь этот необыкновенный человек предлагает свою помощь. Робин советует: пусть Оуэн останется в Глазго и сделает все, что сможет, а Фрэнк тем временем отправится на следующее утро в сопровождении Джарви, который знает путь, к нему (Робину) в горы.

Вечером, гуляя в городском парке, наш герой встречает странную троицу: Рашлея, Мак-Витти и Морриса. Они не замечают Фрэнка, ведут беседу, и он дожидается, пока Рашлей останется один. Поединок на шпагах двух врагов мог привести к трагическому исходу, но своевременное появление Робина останавливает кровопролитие.

Фрэнк накануне отправления в Горную Страну просит Джарви рассказать о её обычаях, и олдермен охотно описывает этот уголок Шотландии. Это совсем особенный, дикий мир со своими законами. Половина взрослого населения — безработные, и живут они воровством, разбоем, угоном скота, и, что хуже всего, они этим гордятся. («Они не знают иного закона, кроме длины своего клинка».) Каждый лэрд содержит при себе небольшое собственное войско таких разбойников, именуемое кланом, и с 1689 г. спокойствие в горах поддерживалось деньгами, которые по наказу короля лэрды раздавали своим удальцам. Но теперь, со времени вступления на престол короля Георга, порядок иной: больше не раздают денег, у вождей нет средств на содержание кланов, которые их объедают, и, вероятнее всего, вскоре вспыхнет восстание. Это событие может ускорить Рашлей. Осбальдистон-старший скупал леса в Шотландии, и торговый дом расплачивался векселями на крупные суммы; и так как кредит фирмы был высок, джентльмены Горной Страны, держатели векселей, всегда получали кредиты в Глазго на всю означенную в векселях сумму. Теперь, если векселя не будут оплачены, глазговские купцы нагрянут в горы к лэрдам, у которых денег почти нет, и станут тянуть из них жилы, доводя их до отчаяния, так что прекращение платежей торговым домом отца Фрэнка ускорит взрыв, давно уже назревший. «Как странно, — заметил Фрэнк, — что торговые дела лондонских купцов влияют на ход революции и восстаний». Что же может сделать в этой ситуации Робин, и зачем он позвал Фрэнка в Горную Страну? Олдермен советует Фрэнку полагаться на Робина.

Найти Роб Роя (именно так называли Робина за его рыжие волосы) в горах совсем непросто, Капитан королевской армии Торнтон получил приказ как можно скорее поймать разбойника Роб Роя, и, несмотря на то что горцы разоружили отряд военных, который втрое превосходил их численностью, Роб Рой все же попадает в плен. При переправе через реку ему удаётся бежать благодаря помощи друзей. Ночью в горах пути-дороги Фрэнка и Роб Роя сходятся. Роб Рой приводит Фрэнка и Джарви к себе домой, и Фрэнк с интересом слушает историю этого удивительного человека. Когда-то Робин был преуспевающим и трудолюбивым, но настали трудные времена, а Роб любил рисковать и в результате оказался банкротом, босоногим бродягой, лишённым всего своего состояния. Помощи не было ниоткуда — «нет нигде ни крова, ни защиты», — тогда Роб Рой подался в горы, стал жить «своим законом». Фермеры платили ему «чёрную дань»; эти деньги служили им гарантией, что их имущество неприкосновенно: если, например, воры уведут хоть одну овцу, Роб должен её вернуть или возместить её стоимость. И он всегда держал слово. Вскоре Роб Рой сплотил вокруг себя целую команду удальцов и стал их любимым вожаком, человеком, одно имя которого нагоняло страх. Робин уже давно догадывался о подлых замыслах Рашлея и теперь заставляет его путём угроз вернуть все векселя и ценные бумаги, для того чтобы тут же передать их Фрэнку. Наш герой ещё раз убеждается в том, что этот «разбойник» — великодушный, честный человек, с которым не хочется расставаться.

В Глазго Фрэнк встречается с отцом, которому удалось уладить все дела и подать на Рашлея в суд. Но суд так и не состоится, поскольку перед самым отъездом Осбальдистонов в Англию в горах вспыхивает мятеж. Фрэнк в рядах королевских войск участвует в его подавлении. В ходе боев все кузены Фрэнка, жившие в Осбальдистон-Холле, погибают, и Фрэнк остаётся единственным наследником замка. Но он не хочет жить в одиночестве и отправляется на поиски Дианы Верной. Девушка между тем, выполняя волю отца, оказывается в монастыре. Там и находит её Фрэнк прежде, чем она успевает постричься в монахини. Они вступают в брак и живут в замке долго и счастливо.

А в родной стране до сих пор живёт память о Роб Рое как о шотландском Робин Гуде.

В произведении "Роб Рой", автор повествует о сложных отношениях между Англией и Шотландией в начале 17 века. Главный герой романа, Фрэнсис Осбальдистон, приезжает домой по просьбе отца. Приехав в Лондон, парень узнаёт, что отец желает поручить ему управление семейными делами торгового дома. Юноша отказывается от предложения, и отец отправляет его на север страны, проведать дядю. Отец решает, что делами займётся его племянник.

Итак, Фрэнсис прибывает в замок своего дяди, который возвышается на холмах, граничащих с Шотландией. В замке он знакомится с молодой девушкой, Дианой Вернон, в которую затем влюбляется. Через некоторое время Фрэнка обвиняют в измене. Его подозревают в краже государственной казны и очень важных бумаг. Диана предлагает ему свою помощь, и хочет переправить юношу в Шотландию. Но, Френсис отказывается от помощи, и приходит в суд. Здесь внезапно появляется знакомый Фрэнка, Кэмпбел, с которым они познакомились в дороге. Он рассказал суду правду о том, что обвиняющий Фрэнсиса солдат, струсил перед грабителями, и сам отдал им документы и деньги. В итоге, с Фрэнка снимают обвинение.

Эта история была только началом приключений героя. Фрэнк получает письмо из дома, в котором говорится, что их обокрал управляющий, и скрылся в Глазго. Ему срочно нужно ехать в Шотландию, но юноша не желает расставаться с Дианой. Девушка уговаривает его ехать и Фрэнсис отправляется в путь, с садовником - шотландцем.

В городе Фрэнк встречает незнакомца, который приглашает его в тюрьму к управляющему Оуэну. Здесь он узнаёт, что управляющий отказался от предложения компаньона, отдать капитал торгового дома, и оказался в тюрьме. Фрэнсис понимает, что ему тоже грозит опасность и находит поддержку у Кэмпбела, который во второй раз выручает его. Затем он отправляется к нему в горы, в сопровождении Джарви, родственника Кэмпбела. Как оказалось, настоящее имя Кэмпбела было Робин.

Вечером, Френсис встречает Рашеля, который обокрал фирму его отца. Они дерутся на дуэли, и снова на помощь приходит Робин.

Перед отправлением в горы к Роину, Фрэнк узнаёт ситуацию в стране. В горах все люди жили разбоем и грабежами. Но их сдерживали векселя торгового дома отца Френка, который скупал здесь лес. Теперь напряжение возросло, и в скором времени может вспыхнуть война между горным народом и глазговскими купцами. Джарви советует положиться Фрэнсису на Робина.

Робин оказался Роб Роем, за которым охотилась королевская стража.

Капитан Торнтон, получает приказ арестовать Роб Роя, но ему не удаётся это сделать. Фрэнк узнаёт, что Робин был раньше обычным человеком, но судьба заставила его стать главарём разбойников. Он хочет запугать Рашеля, чтобы то отдал Фрэнку украденные деньги. Фрэнк ещё раз убеждается в благородстве разбойника. Вскоре начинается мятеж, и Фрэнку удаётся остаться в живых. Ему переходит в наследство родовой замок. Фрэнсис находит Диану в монастыре и женится на ней.

А легенда о Роб Рое продолжает жить в родной стране.

Сочинения

«Больше душ убито серебряной монетой, чем тел обнажённым мечом», – произносит главный герой одноимённого приключенческого романа известного шотландского писателя, поэта, историка и основоположника жанра исторического романа Вальтера Скотта (1771–1832). Роман Вальтера Скотта «Роб Рой» о национальном герое Шотландии и «благородном разбойнике» с самой первой публикации в 1817 году стал одним из любимых приключенческих романов и вошёл в классику мировой литературы. Роман «Роб Рой» рекомендован Министерством образования РФ для внеклассного чтения.

В чем грех мой, что легло такое горе

На плечи мне? Отныне у меня

Нет больше сына! Да сразит проклятье

Того, кто так тебя преобразил!

Ты хочешь путешествовать? Скорее

Я в путешествие пошлю коня!

Monsieur Thomas

Вы убеждали меня, дорогой мой друг, часть того досуга, которым провидение благословило закат моей жизни, посвятить описанию невзгод и опасностей, сопровождавших ее рассвет. Действительно, воспоминание о тех похождениях, как вам угодно было их назвать, оставило в моей душе сложное и переменчивое чувство радости и боли, смешанное, скажу я, с великой благодарностью к вершителю судеб человеческих, который вел меня вначале по пути, отмеченному трудами и превратностями, чтобы тем слаще казался при сравнении покой, ниспосланный мне под конец моей долгой жизни. К тому же как могу я сомневаться в том, о чем вы мне не раз твердили: что выпавшие мне на долю злоключения среди народа, до странности первобытного и по обычаям своим и по гражданскому строю, должны привлечь каждого, кто не прочь послушать рассказы старика о былых временах.

Все же вы не должны забывать, что повесть, рассказанная другу и другом выслушанная, утратит половину своей прелести, если ее изложить на бумаге, и что рассказы, за которыми вы с интересом следили, прислушиваясь к голосу того, кто все это пережил сам, окажутся не столь уж занимательны, когда вы станете их перечитывать в тиши своего кабинета. Но ваш еще не старый возраст и крепкое сложение обещают вам более долгие годы, чем может их выпасть на долю вашему другу. Бросьте же эти листы в какой-нибудь ящик вашего секретера до той поры, когда разлучит нас событие, которое грозит наступить в любую минуту и неизбежно наступит на протяжении немногих – очень немногих – лет. Когда мы расстанемся в этом мире, – чтобы встретиться, как я надеюсь, в лучшем, – вы станете, наверно, чтить больше, чем она заслуживает, память ушедшего друга; и в тех подробностях, что я собираюсь теперь поверить бумаге, вы найдете предмет для грустных, но не лишенных приятности размышлений.

Другие завещают своим закадычным друзьям портреты, изображающие внешние их черты, – я же передаю вам в руки верный список мыслей моих и чувствований, моих добродетелей и недостатков в твердой надежде, что безумства и своенравная опрометчивость моей молодости встретят ту же благосклонность, ту же готовность прощать, с какими вы так часто судили об ошибках моих зрелых лет.

Обращаясь в своих мемуарах (если можно так торжественно назвать эти листы) к дорогому и близкому другу, я в числе многих преимуществ приобретаю еще и ту выгоду, что могу опустить иные подробности, в этом случае излишние, но которые поневоле должен был бы изложить человеку постороннему, отвлекаясь от более существенного. Разве стану я докучать вам только потому, что вы в моей власти, что передо мной бумага и чернила и что времени у меня достаточно? Но все же трудно мне пообещать, что я не употреблю во вред этот соблазнительно представившийся случай поговорить о себе и о своих заботах, хотя мое повествование касается обстоятельств, известных вам так же хорошо, как и мне. Когда мы сами – герои событий, о которых говорим, то нередко, увлеченные рассказом, мы бываем склонны пренебречь заботой о времени и терпении наших слушателей, и часто лучшие и мудрейшие из нас уступали такому соблазну. Стоит мне только напомнить вам забавный пример с мемуарами Сюлли в той редкой и своеобразной их редакции, которую вы (в наивном тщеславии библиофила) упрямо предпочитаете другой, где они приведены в обычной для мемуаров удобочитаемой форме, тогда как, на мой взгляд, эта любимая вами редакция любопытна лишь одним: она показывает, до чего может дойти в своем самомнении даже такой большой человек, как их автор. Если память мне не изменяет, этот почтенный вельможа и государственный муж выбрал четырех джентльменов из своих приближенных и поручил им изложить события его жизни под заголовком: «Воспоминания о мудрых королевских деяниях, государственных, семейных, политических и военных, совершенных Генрихом IV…» и т. д. Важные хроникеры, составив свою компиляцию, придали мемуарам о замечательных событиях жизни их господина форму рассказа, обращенного к нему самому in propria persona. Таким образом, вместо того чтобы рассказать свою историю в третьем лице, как Юлий Цезарь, или в первом, как большинство тех, кто в гостиной или в кабинете затеет занять общество повествованием о себе самом, Сюлли вкушает утонченное, но необычное наслаждение: сам превратившись в слушателя, он внимает повести о событиях своей жизни в изложении своих секретарей, будучи в то же время героем, а может быть, и автором всей книги. Великолепное было, вероятно, зрелище: экс-министр, прямой, как палка, в накрахмаленных брыжах и в расшитом камзоле, помпезно сидит под балдахином и внемлет чтению своих компиляторов; а те, стоя перед ним с непокрытыми головами, самым серьезным образом ему сообщают: «Герцог сказал то-то, герцог поступил так-то; мнение вашей милости по этому сложному вопросу было таково; в другом же, не менее затруднительном случае ваши тайные советы королю были таковы», – хотя все эти обстоятельства, конечно, были лучше известны их слушателю, нежели им самим, и большую часть их они могли узнать только из его же доверительного сообщения.

Я не в таком смешном положении, как великий Сюлли, но все же покажется странным, если Фрэнк Осбалдистон станет давать Уиллу Трешему формальный отчет о своем рождении, воспитании и положении в обществе. Поэтому, поборов искушение поддаться увещаниям П. П., причетника нашего прихода, я постараюсь обойти в своем рассказе все то, что вам уже известно. Однако кое-какие события я должен восстановить в вашей памяти: если раньше вы их превосходно знали, то с течением времени могли забыть, а между тем они во многом определили мою судьбу.

Вы должны хорошо помнить моего отца: ведь ваш отец был компаньоном нашего торгового дома, так что вы с детства знали моего старика. Но вряд ли видели вы его в лучшие дни – до того, как годы и болезнь охладили в нем пламенный дух предприимчивости и сковали его деловой размах. Он был бы беднее, но, пожалуй, не менее счастлив, если бы посвятил науке ту неукротимую энергию и острую наблюдательность, которые направил на торговлю. Однако в приливах и отливах коммерческой удачи, независимо даже от надежды на прибыль, есть что-то захватывающее для искателя приключений. Кто пустился в плавание по этим неверным водам, должен обладать искусством кормчего и выносливостью мореплавателя – и все-таки может потерпеть крушение и погибнуть, если ветер счастья под конец не станет ему услужать. Напряженное внимание в соединении с неизбежным риском – постоянная и страшная неуверенность, победит ли осторожность игру случайностей, не опрокинет ли злая случайность расчеты осторожности, – занимает все силы и ума и чувства, и торговля, таким образом, заключает в себе все прелести азартной игры, не нанося ущерба нравственности.

В начале восемнадцатого столетия, когда мне с Божьей помощью едва исполнилось двадцать лет, я был внезапно отозван из Бордо к отцу по важному делу. Никогда не забуду нашей первой встречи. Вы помните его резкую, несколько суровую манеру выражать окружающим свою волю. Мне кажется, я и сейчас мысленно вижу его перед собою – прямую и крепкую фигуру, поступь быструю и решительную, острый и проницательный взгляд, лицо, на котором забота уже оставила морщины, – и слышу его скупую, сдержанную речь, его голос, помимо воли звучавший порою слишком жестко.

Я спрыгнул с почтовой лошади и поспешил в комнату отца. Он шагал из угла в угол в спокойном, глубоком раздумье, которого не мог нарушить даже мой приезд, хоть я и был у отца единственным сыном и мы не виделись четыре года. Я бросился ему на шею. Он был добрым, хотя и не очень нежным отцом, и в темных его глазах засверкали слезы; но лишь на одно мгновение.

– Дюбур пишет мне, что он доволен тобою, Фрэнк.

– Я счастлив, сэр…

– А у меня меньше оснований быть счастливым, – перебил отец и сел к письменному столу.

– Я сожалею, сэр…

– «Я сожалею», «я счастлив»… Эти слова, Фрэнк, в большинстве случаев значат мало или вовсе ничего. Вот твое последнее письмо.

Он достал его из пачки других писем, перевязанных красной тесьмой, с замысловатыми наклейками и пометками на полях. Здесь оно лежало, мое бедное письмо, написанное на тему, в то время самую близкую моему сердцу, изложенное в словах, которые, думал я, если не убедят то пробудят сочувствие, – и вот, говорю, оно лежало, затерянное среди других писем о всевозможных торговых операциях, в которые вовлекали отца его будничные дела. Я не могу удержаться от улыбки, вспоминая, как я с оскорбленным тщеславием и раненым самолюбием глядел на свое послание, сочинить которое стоило мне, смею вас уверить, немалого труда, – глядел, как его извлекают из кипы расписок, извещений и прочего обыденного, как мне казалось тогда, хлама коммерческой корреспонденции. «Несомненно, – подумал я, – такое важное письмо (я даже перед самим собой не осмелился добавить: «и так хорошо написанное») заслуживает особого места и большего внимания, чем обычные конторские бумаги».

Но отец не заметил моего недовольства, а если б и заметил, не посчитался бы с ним. Держа письмо в руке, он продолжал:

– Итак, Фрэнк, в своем письме от двадцать первого числа прошлого месяца ты извещаешь меня, – тут он стал читать письмо вслух, – что в таком важном деле, как выбор жизненного пути и занятий, я, по своей отцовской доброте, несомненно, предоставлю тебе если не право голоса, то хотя бы право отвода; что непреодолимые… да, так и написано: «непреодолимые» – я, кстати сказать, хотел бы, чтобы ты писал более разборчиво: ставил бы черточку над «т» и выводил петлю в «е», – непреодолимые препятствия не позволяют тебе принять предложенную мной программу. Это говорится и пересказывается на добрых четырех страницах, хотя при некоторой заботе о ясности и четкости слога можно бы уложиться в четыре строки. Ибо, Фрэнк, в конце концов все это сводится к одному: ты не хочешь следовать моему желанию.

– «Не хочу» – не то слово. При настоящих обстоятельствах, сэр, я не могу.

– Слова значат для меня очень немного, молодой человек, – сказал мой отец, в ком непреклонность всегда сочеталась с полным спокойствием и самообладанием. – «Не могу» – это, пожалуй, вежливей, чем «не хочу», но там, где нет налицо моральной невозможности, эти два выражения для меня равнозначны. Впрочем, я не сторонник поспешных действий; мы обсудим это дело после обеда. Оуэн!

Явился Оуэн – не в серебряных своих сединах, которые вы некогда чтили, ибо тогда ему было лет пятьдесят с небольшим, но одетый в тот же или в точности такой же костюм светло-коричневого сукна, в таких же жемчужно-серых шелковых чулках, в таких же башмаках с серебряными пряжками и в плиссированных батистовых манжетах, которые он в гостиной выпускал наружу, но в конторе старательно заправлял в рукава, чтобы не забрызгать чернилами, изводимыми им ежедневно в немалом количестве, – словом, Оуэн, старший клерк торгового дома «Осбалдистон и Трешем», важный, чопорный – и тем не менее благодушный, каким он оставался до самой своей смерти.

– Оуэн, – сказал отец, когда добрый старик горячо пожал мне руку, – вы сегодня отобедаете с нами и послушаете новости, которые Фрэнк привез нам из Бордо от наших друзей.

Оуэн с почтительной благодарностью отвесил церемонный поклон: в те дни, когда расстояние между высшими и низшими подчеркивалось с чуждой нашему времени резкостью, подобное приглашение означало немаловажную милость.

Памятным остался для меня этот обед. Глубоко встревоженный и даже несколько недовольный, я был не способен принять в разговоре живое участие, какого ждал от меня, по-видимому, отец, и слишком часто отвечал неудачно на вопросы, которыми он меня осаждал. Оуэн, колеблясь между почтением к своему патрону и любовью к юноше, которого он когда-то качал на коленях, старался, подобно робкому, но преданному союзнику государства, подвергшегося нападению врага, найти оправдание каждому моему промаху и прикрыть мое отступление, но эти маневры только пуще раздражали отца и, не защищая меня, навлекали его досаду также и на доброго моего заступника. Проживая в доме Дюбура, я вел себя не совсем так, как тот конторщик, осужденный

Гневить и в вечности отцовский дух,

Исписывая стансами гроссбух, –

но, сказать по правде, я посещал контору не чаще, чем это казалось мне необходимым, чтобы обеспечить себе добрые отзывы со стороны француза, давнишнего корреспондента нашей фирмы, которому отец поручил посвятить меня в тайны коммерции. Главное свое внимание я уделял литературе и физическим упражнениям. Отец мой отнюдь не порицал стремлений к развитию как умственному, так и телесному. Человек трезвого ума, он не мог не видеть, что они служат каждому к украшению, и понимал, насколько они облагораживают нрав и способствуют приобретению доброго имени. Но он тешил свое честолюбие мечтою завещать мне не только свое состояние, но также планы и расчеты, которыми надеялся приумножить и увековечить оставляемое им богатое наследство.

Любовь к своему занятию была мотивом, который он счел наиболее удобным выдвинуть, настойчиво призывая меня стать на избранный им путь; но были у него и другие причины, которые я узнал лишь позднее. Искусный и смелый, он был неукротим в своих замыслах, каждое новое предприятие в случае удачи давало толчок – а также и средства – к новым оборотам. Он, казалось, испытывал потребность, подобно честолюбивому завоевателю, идти от достижения к достижению, не останавливаясь для того, чтобы закрепить свои приобретения и – еще того менее – чтобы насладиться плодами побед. Постоянно бросая все свое состояние на весы случая, он всегда умело находил способ склонить их стрелку на свою сторону, и, казалось, его здоровье, решительность, энергия возрастали, когда он, воодушевленный опасностью, рисковал всем своим богатством; он был похож на моряка, привыкшего смело бросать вызов и волнам и врагам, потому что вера в себя возрастает у него накануне бури, накануне битвы. Однако он понимал, что годы или внезапная болезнь когда-нибудь сокрушат его крепкий организм, и стремился заблаговременно подготовить в моем лице помощника, который сменит его у руля, когда его рука ослабеет, и поведет корабль согласно советам и наставлениям старого капитана. Итак, любовь к сыну и верность своим замыслам приводили его к одному и тому же решению. Ваш отец, хоть и вложил свой капитал в наш торговый дом, был, однако, как говорится у коммерсантов, «сонным компаньоном»; Оуэн, безупречно честный человек, превосходный знаток счетного дела, был неоценим в качестве старшего клерка, но ему не хватало знаний и способностей для проникновения в тайны общего руководства всеми предприятиями. Если бы смерть внезапно сразила моего отца, что сталось бы со всеми его многообразными начинаниями? Оставалось одно: вырастить сына Геркулесом коммерции, способным принять на плечи тяжесть, брошенную падающим Атлантом. А что сталось бы с самим сыном, если б он, новичок в такого рода делах, был вынужден пуститься в лабиринт торговых предприятий, не имея в руках путеводной нити знаний, необходимой, чтобы выбраться на волю? Вот по каким соображениям, высказанным и не высказанным, отец мои решил, что я должен избрать для себя его поле деятельности. А в своих решениях мой отец был непреклонен, как никто другой. Но следовало все-таки посоветоваться и со мною; я же с унаследованным от него упрямством принял как раз обратное решение.

Отпор, оказанный мною желаниям отца, можно, я надеюсь, извинить в какой-то мере тем, что я не совсем понимал, на чем они основаны и как сильно зависит от моего согласия все его счастье. Я воображал, что мне обеспечено большое наследство, а до поры до времени щедрое содержание; мне и в голову не приходило, что ради упрочения этих благ я должен буду сам трудиться и терпеть ограничения, противные моим вкусам и характеру. В стараниях моего отца сделать из меня коммерсанта я видел только стремление стяжать новые богатства в добавление к уже приобретенным. И, воображая, что мне лучше судить, какая дорога приведет меня к счастью, я не видел нужды приумножать капитал, и без того, по-моему, достаточный, и даже более чем достаточный, для удовлетворения всех потребностей, для удобной жизни и для изысканных увеселений.

Итак, повторяю: я проводил время в Бордо совсем не так, как хотелось бы моему отцу. Те занятия, которые он полагал главной целью моего пребывания в этом городе, я забрасывал ради всяких других, и, когда бы смел, я вовсе пренебрег бы ими. Дюбур, извлекавший для себя немало благ и пользы из сношений с нашим торговым домом, был слишком хитрым политиком, чтобы давать главе фирмы такие отзывы о его единственном сыне, какие возбудили бы недовольство и у меня и у отца; возможно также, как вы поймете из дальнейшего, что он имел в виду свою личную выгоду, потворствуя мне в пренебрежении теми целями, ради которых я был отдан на его попечение. Я держался в границах приличия и добропорядочности, так что до сих пор он не имел оснований давать обо мне дурные отзывы, если б даже был к тому расположен; но поддайся я и худшим наклонностям, чем нерадивость в торговом деле, лукавый француз проявил бы, вероятно, ту же снисходительность. Теперь же, поскольку я уделял немало времени любезным его сердцу коммерческим наукам, он спокойно смотрел, как часы досуга я посвящаю совершенствованию в другой, более классической области, и не попрекал меня тем, что я зачитываюсь Корнелем или Буало, предпочитая их Постлтвейту (вообразим, что его объемистый труд в то время уже существовал и что Дюбур умел произносить это имя), и Савари, и всякому другому автору трудов по коммерции. Он позаимствовал откуда-то удобную формулу и каждое письмо обо мне заканчивал словами, что я «в точности таков, каким желательно отцу видеть своего сына».

Как бы часто она ни повторялась, отца моего никогда не раздражала фраза, если казалась ему четкой и выразительной; и сам Аддисон не нашел бы выражений, более для него приемлемых, чем слова: «Письмо ваше получено, прилагаемая расписка заприходована».

И вот, так как мистер Осбалдистон превосходно знал, к чему меня готовит, излюбленная фраза Дюбура не пробуждала в нем сомнений, таков ли я на деле, каким он желал бы меня видеть, – когда в недобрый час он получил мое письмо с красноречивым и подробным обоснованием моего отказа от почетного места в торговом доме, от конторки и табурета в углу темной комнаты на Журавлиной улице – табурета, превосходящего высотой табуреты Оуэна и прочих клерков и уступающего только треножнику моего отца. С этой минуты все разладилось. Отчеты Дюбура стали казаться такими подозрительными, точно его векселя подлежали опротестованию. Я был срочно отозван домой и встретил прием, уже описанный мною.

Когда автор задумал это новое посягательство на терпение снисходительной публики, его несколько смутил вопрос о заглавии: в литературе хорошее имя так же важно, как и в жизни. Заглавие «Роб Рой» предложено было покойным мистером Констеблом, чья проницательность и опытность позволили ему предугадать, что книга завоюет признание читателя.

Самое лучшее введение, какое можно предпослать настоящей повести, - это очерк жизни того замечательного человека, чье имя значится на заглавном листе и чья слава, добрая или дурная, заняла в народной памяти удивительно прочное место.

Этого нельзя приписать его знатности, потому что он хоть и был дворянином, но не высокого рода, и рождение само по себе еще не давало ему прав на главенство в клане. И подвиги его, хоть и был он предприимчив и жил беспокойной и деятельною жизнью, не могли равняться с подвигами других разбойников, не стяжавших большой известности. Своей славой он был в значительной мере обязан тому обстоятельству, что проживал у самой границы Горной Страны и в начале восемнадцатого столетия разыгрывал такие штуки, какие приписывают обычно Робин Гуду в средние века, - и это в сорока милях от Глазго, большого торгового города с почтенным университетом! Человек этот, дикой доблестью, тонкой хитростью и необузданным своеволием своим затмевавший американского индейца, жил и процветал на шотландской земле в золотой век королевы Анны и Георга I. Аддисон или Поп, по всей вероятности, сильно удивились бы, узнав, что на одном острове с ними живет личность, подобная Роб Рою, - столь странного нрава и занятий. Эта резкая противоположность между утонченной, цивилизованной жизнью по одну сторону границы Горной Страны и беззаконными, дикими похождениями, какие спокойно замышлял и совершал человек, проживавший по другую сторону этого воображаемого рубежа, создавала живой интерес вокруг его имени. Потому-то даже и сейчас

У Роб Роя был ряд преимуществ, позволивших ему обратить в преимущество и ту роль, которую он для себя избрал.

Среди них самым замечательным было его происхождение из клана Мак-Грегоров и прочная связь с этим кланом, знаменитым своими несчастьями и неукротимостью духа, заставлявшей его отстаивать себя как единый клан, целостный и сплоченный, наперекор самым суровым законам, применявшимся с неслыханной жестокостью против всякого, кто носил это запретное имя. История Мак-Грегоров повторяет историю многих коренных кланов Северной Шотландии, которые были подавлены более сильными соседями и либо истреблены, либо вынуждены ради права на жизнь отказаться от своего родового имени и принять имя своих победителей. В повести о Мак-Грегорах характерно то упорство, с каким они в самых крайних обстоятельствах сохраняли свою самостоятельность и клановое единство. История племени сводится в основном к нижеследующему (впрочем, мы должны оговориться, что наш рассказ основан во многом на предании, а потому, за исключением тех случаев, когда мы ссылаемся на письменные документы, его нельзя признать вполне достоверным).

Мак-Грегоры притязают на происхождение от Грегора, или Григория, который был будто бы третьим сыном Алпайна, короля скоттов, царствовавшего около 787 года. Поэтому их первоначальное родовое имя было Мак-Алпайны, и обычно клан их именуется кланом Алпайн. Один из их родов по сей день сохраняет это имя. Он числится среди древнейших кланов Верхней Шотландии, и не подлежит сомнению, что племя это - кельтского происхождения и одно время владело обширными землями в Пертшире и Аргайлшире, которые оно неразумно продолжало удерживать в силу coir a glaive, то есть по праву меча. Между тем его соседи, графы Аргайлы и Бредалбейны, ухитрились включить занятые Мак-Грегорами земли в те дарственные грамоты, которые они легко получали от короля, и таким образом создали для себя юридическое право владения, не слишком сообразуясь с его справедливостью. Каждый раз, как представлялся случай потеснить или истребить соседей, они кое-что прирезали к своим владениям, присваивая под видом королевского дара земли менее цивилизованного соседа. В ограблении клана Мак-Грегоров, говорят, особенно преуспевал некий сэр Дункан Кэмбел из Лохоу, известный в Шотландских горах под именем Донаха Дунан Хуррейда, то есть Черного Дункана Капюшона, ибо ему угодно было щеголять таким головным убором.

Обреченный клан, постоянно несправедливо сгоняемый со своих земель, отстаивал свои права силой и не раз добивался победы, которой пользовался довольно жестоко. Такое поведение, хоть и естественное для той страны и того времени, нарочито изображалось в столице как следствие неукротимой и врожденной жестокости, против которой якобы не было другого средства, как только обрубить корни и ветви племени Мак-Грегоров.

Акт Тайного совета, изданный в Стерлинге 22 сентября 1563 года, в царствование королевы Марии, дает право самым могущественным лордам и предводителям кланов преследовать клан Мак-Грегоров огнем и мечом. Подобный приказ от 1563 года не только предоставляет те же полномочия сэру Джону Кэмбелу из Гленорхи, потомку Дункана Капюшона, но запрещает верноподданным принимать под свой кров кого бы то ни было из клана Грегоров, помогать им или давать под каким бы то ни было предлогом еду, питье или одежду.

Жестокое деяние клана Грегор, совершенное им в 1589 году, - убийство Джона Драммонда из Драммондерноха, лесничего королевских лесов в Гленартни, - приводится везде и всюду со всеми страшными подробностями. Голову убитого отрубили, и клан поклялся над нею нести круговую поруку за преступление. Это вызвало новый акт Тайного совета, с призывом к новому крестовому походу против «дурного клана Грегор, издавна погрязающего в крови, убийствах, воровстве и грабеже»: этим актом выдавались патенты на преследование клана огнем и мечом сроком на три года. Освещение этого частного факта читатель найдет во введении к «Легенде о Монтрозе».

Немало было и других случаев, когда Мак-Грегоры выказывали презрение к закону, который часто жестоко преследовал их и никогда не брал под защиту. Пусть они постепенно лишились своих владений и всех обычных средств добывать себе пропитание, но все же нельзя было ожидать, что они спокойно умрут с голода, пока у них оставалось последнее средство - отбирать у пришельцев то, что они по праву почитали своим. Так изощрились они в хищных набегах и свыклись с кровопролитием. Их страсти легко воспламенялись, и при некотором давлении со стороны могущественных соседей нетрудно было, по красочному шотландскому выражению, «натравить» их на любое беззаконие, из которого хитрые подстрекатели извлекали выгоду, а вся вина и кара оставалась на долю невежественных Мак-Грегоров. Эту политику подстрекательства диких горных и пограничных кланов к нарушению мира в стране историки считают опаснейшим знамением своего времени и видят в Мак-Грегорах ее послушное орудие.

Несмотря на суровые преследования, осуществлявшиеся точно так, как они были замышлены, кое-кто из Мак-Грегоров еще удерживал владения, и в 1592 году клан числит своим вождем Алластера Мак-Грегора из Гленстрэ. Говорят, он был смел и предприимчив, но, судя по его предсмертной исповеди, кажется, заводил частые и отчаянные ссоры; одна из них в конечном счете оказалась роковой для него и для многих его приверженцев. То была знаменитая битва при Гленфруне, у юго-западного берега Лох-Ломонда, в окрестностях которого Мак-Грегоры еще удерживали власть по coir a glaive, то есть по праву сильнейшего, как упоминалось выше.