Роль чайки в чеховской пьесе. «Чайка» А. П. Чехова как символ утраты смысла человеческой жизни. Человек, по определению Вишневской И., "не поддержанный ни чем, кроме собственных своих сил, - ни религией, ни церковью, ни страхом перед дьяволом, ни боязнью

Анализ пьесы А.П. Чехова "Чайка"

В 1895 году А.П.Чехов начал работать над «Чайкой». Эта пьеса, быть может, наиболее личное из всех его про­изведений. Это единственная его крупная вещь, непосред­ственно посвященная теме искусства. Автор рассказывает о своем затаенном - о трудном пути художника, о сущнос­ти художественного таланта, о том, что такое человеческое счастье.

«Чайка» - изящное создание Чехова-драматурга. Она действительно проста и сложна, как сама жизнь, и ее подлинная тема раскрывается перед читателями не сразу, как не сразу можно разобраться в тех сложных положениях, противоречивых сплетениях обстоятельств, которыми ода­ривает жизнь. Автор как бы предлагает нам на выбор различные варианты понимания пьесы.

Главное в «Чайке» - тема подвига. В искусстве побеж­дает тот, кто способен к подвигу.

На берегу красивого озера жила прелестная девушка Нина Заречная. Она мечтала о сцене, о славе. В нее был влюблен молодой сосед по имению Константин Треплев, начинающий писатель. И Нина отвечала ему взаимностью. Он тоже мечтал: и о славе, и о «новых формах» в искусстве.

Треплев написал пьесу - необычную, странную, в декадентском духе, и поставил ее для родных и друзей в оригинальной декорации: со сцены, стоящей в парке, от­крывается вид на настоящее озеро.

Нина Заречная играет главную роль в этой пьесе.

Мать Треплева, Аркадина, властная, капризная жен­щина, избалованная славой актриса, откровенно высмейвает пьесу своего сына. Самолюбивый Треплев приказыва­ет задернуть занавес. Спектакль оборвался, не закончив­шись. Пьеса провалилась.

Аркадина привезла с собой спутника своей жизни } известного писателя Тригорина, и Нина полюбила его со всей страстью. Ее нежные отношения с Треплевым оказа­лись лишь легкой мечтой юности.

Нина порывает со своей семьей, поступает на сцену, уезжает в Москву, где живет Тригорин. Он увлекся было Ниной, но близость с Тригориным заканчивается трагичес­ки для нее. Он разлюбил ее и вернулся «к своим прежним привязанностям» - к Аркадиной. У Нины был ребенок от Тригорина. Ребенок умер.

Разбита жизнь Константина Треплева. Он покушался на самоубийство после разрыва с Ниной. Однако он про­должает писать, его рассказы даже начали печататься в столичных журналах. Но жизнь его безрадостна: он не в силах победить свою любовь к Нине.

Нина Заречная стала провинциальной актрисой. После долгой разлуки она вновь посещает родные места. Происходит ее встреча с Треплевым. У него вспыхивает надежда на возобновление их прежних отношений. Но она все еще любит Тригорина - любит «даже сильнее, чем прежде». Пьеса кончается самоубийством Треплева. Его жизнь оборвалась до срока, как и его спектакль.

Чехов писал о пьесе, что в ней «много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви». Может показаться, что несчастная любовь - это и есть главная тема «Чайки».- Но это всего лишь «сюжет для небольшого рассказа» Тригорина, а вовсе не для большой пьесы Чехова. Этот сюжет существует в «Чайке» только как возможность, опровергающаяся всем ходом действия, как намек, кото­рый мог бы осуществиться, но не осуществляется.

В тихом мире нежных чувств и мечтаний жили Нина и Константин. Но потом они оба встретились с жизнью, какова она есть на самом деле. А на самом-то деле жизнь бывает не только нежной, но и грубой. «Груба жизнь!» - говорит в четвертом акте Нина. И в настоящей жизни все бывает гораздо труднее, чем кажется в юных мечтах.

Искусство казалось Нине лучезарным путем к славе, прекрасным сном. Но вот она вступила в жизнь. Сразу же страшный груз упал на ее хрупкие плечи. Любимый человек «не верил в театр, все смеялся над моими мечтами, и мало-помалу я тоже перестала верить и пала духом, - рассказывает Нина Треплеву при их последней встрече. - А тут заботы любви, ревность, постоянный страх за малень­кого... Я стала мелочною, ничтожною, играла бессмыслен­но... Я не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом. Вы не понимаете этого состоя­ния, когда чувствуешь, что играешь ужасно».

Она, мечтательная девушка, столкнулась с пьяными купцами, с невообразимой пошлостью тогдашнего провин­циального театрального мира. Она, женственная, изящная, сумела выстоять при столкновении мечты с жизнью. Ценою тяжелых жертв Нина завоевала ту истину, что «в нашем деле - все равно, играем мы на сцене или пишем - главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а умение терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни».

Это слова, добытые ценою молодости, ценою всех испытаний, ценою тех страданий, которые известны ху­дожнику, ненавидящему то, что он делает, презирающему самого себя, свою неуверенную фигуру на сцене, свой нищий язык в рассказе. У Нины есть вера, есть сила, есть воля, есть теперь знание жизни и есть свое счастье.

Так, сквозь мрак и тяжесть жизни, преодоленные героиней, читатель слышит лейтмотив «Чайки» - тему полета, победы. Нина отвергает версию о том, что она - погубленная чайка, что ее страдания, ее поиски, достиже­ния, вся жизнь - только «сюжет для небольшого рассказа». Не падение подстреленной чайки, а полет прекрасной, нежной, свободной птицы - такова поэтическая тема пьесы.

Треплев при встрече с Ниной ясностью увидел, как переросла его Нина. Он все еще живет в том мире незрелых красивых чувств, в котором жил когда-то. В своем искус­стве он все еще «не знает, что делать с руками, не владеет голосом». Сознание, что он еще ничего не достиг, прони­зывает его с жестокой силой. Треплев понял теперь причи­ну этого. «Вы нашли свою дорогу, - говорит он Нине, - вы знаете, куда идете, а я все еще ношусь в хаосе грез и образов, не зная, для чего и кому это нужно. Я не верю и не знаю, в чем мое призвание». Он ничего не может сделать со своим талантом, потому что нет у него ни цели, ни веры, ни знания жизни, ни смелости, ни сил. Так много нагово­рив о новаторстве, он сам впадает в рутину. Не может существовать новаторство само по себе, оно возможно только как вывод из смелого знания жизни, оно возможно только при богатстве души и ума.

Нельзя уйти от пошлости путем бегства в иллюзии, в далекие от жизни мечты. Это - ложный полет, неизбежно заканчивающийся падением, возвращением к еще большей пошлости. Отвлеченные «красивые» мечтания Треплева привели его к такому безобразному, враждебному красоте нарушению законов жизни, как самоубийство. Нельзя бе­жать от пошлости, нельзя прятаться от нее. Нина ясно видит подлую обыденность жизни, знает, что «груба жизнь», но не бежит от пошлости и грубости к ложным мечтам. Она воплощает подлинное искусство, а подлинное искусство - это знание всей правды жизни и стремление к красоте в самой жизни, а не только в мечте.

«Чайка» тесно связана с раздумьями Чехова о сущнос­ти таланта, о мировоззрении, об «общей идее». В Тригорине и Аркадиной автор отмечает черты, характерные для целой категории писателей, артистов восьмидесятых-девяностых годов, не вдохновленных большими идейными целями, высоким пафосом и потому неизбежно попадающих во власть рутины, косности, обыденщины. Это не означает, что Чехов дал в образе Нины Заречной реалистически полную историю формирования и роста художника. Нина Заречная, сохраняя достоверность живого характера, вмес­те с тем представляется поэтическим символом. Это сама душа искусства, побеждающая мрак, холод, всегда стремя­щаяся «вперед и выше!»

Комедия в четырех действиях

Действующие лица
Ирина Николаевна Аркадина , по мужу Треплева, актриса. Константин Гаврилович Треплев , ее сын, молодой человек. Петр Николаевич Сорин , ее брат. Нина Михайловна Заречная , молодая девушка, дочь богатого помещика. Илья Афанасьевич Шамраев , поручик в отставке, управляющий у Сорина. Полина Андреевна , его жена. Маша , его дочь. Борис Алексеевич Тригорин , беллетрист. Евгений Сергеевич Дорн , врач. Семен Семенович Медведенко , учитель. Яков , работник. Повар . Горничная .

Действие происходит в усадьбе Сорина.— Между третьим и четвертым действием проходит два года.

Действие первое

Часть парка в имении Сорина. Широкая аллея, ведущая по направлению от зрителей в глубину парка к озеру, загорожена эстрадой, наскоро сколоченной для домашнего спектакля, так что озера совсем не видно. Налево и направо у эстрады кустарник. Несколько стульев, столик.

Только что зашло солнце. На эстраде за опущенным занавесом Яков и другие работники ; слышатся кашель и стук. Маша и Медведенко идут слева, возвращаясь с прогулки.

Медведенко . Отчего вы всегда ходите в черном? Маша . Это траур по моей жизни. Я несчастна. Медведенко . Отчего? (В раздумье.) Не понимаю... Вы здоровы, отец у вас хотя и небогатый, но с достатком. Мне живется гораздо тяжелее, чем вам. Я получаю всего 23 рубля в месяц, да еще вычитают с меня в эмеритуру, а все же я не ношу траура. (Садятся.) Маша . Дело не в деньгах. И бедняк может быть счастлив. Медведенко . Это в теории, а на практике выходит так: я, да мать, да две сестры и братишка, а жалованья всего 23 рубля. Ведь есть и пить надо? Чаю и сахару надо? Табаку надо? Вот тут и вертись. Маша (оглядываясь на эстраду) . Скоро начнется спектакль. Медведенко . Да. Играть будет Заречная, а пьеса сочинения Константина Гавриловича. Они влюблены друг в друга, и сегодня их души сольются в стремлении дать один и тот же художественный образ. А у моей души и у вашей нет общих точек соприкосновения. Я люблю вас, не могу от тоски сидеть дома, каждый день хожу пешком шесть верст сюда да шесть обратно и встречаю один лишь индифферентизм с вашей стороны. Это понятно. Я без средств, семья у меня большая... Какая охота идти за человека, которому самому есть нечего? Маша . Пустяки. (Нюхает табак.) Ваша любовь трогает меня, но я не могу отвечать взаимностью, вот и все. (Протягивает ему табакерку.) Одолжайтесь. Медведенко . Не хочется. Маша . Душно, должно быть, ночью будет гроза. Вы всё философствуете или говорите о деньгах. По-вашему, нет большего несчастья, как бедность, а по-моему, в тысячу раз легче ходить в лохмотьях и побираться, чем... Впрочем, вам не понять этого...

Входят справа Сорин и Треплев .

Сорин (опираясь на трость) . Мне, брат, в деревне как-то не того, и, понятная вещь, никогда я тут не привыкну. Вчера лег в десять и сегодня утром проснулся в девять с таким чувством, как будто от долгого спанья у меня мозг прилип к черепу и все такое. (Смеется.) А после обеда нечаянно опять уснул, и теперь я весь разбит, испытываю кошмар, в конце концов... Треплев . Правда, тебе нужно жить в городе. (Увидев Машу и Медведенка.) Господа, когда начнется, вас позовут, а теперь нельзя здесь. Уходите, пожалуйста. Сорин (Маше) . Марья Ильинична, будьте так добры, попросите вашего папашу, чтобы он распорядился отвязать собаку, а то она воет. Сестра опять всю ночь не спала. Маша . Говорите с моим отцом сами, а я не стану. Увольте, пожалуйста. (Медведенку.) Пойдемте! Медведенко (Треплеву) . Так вы перед началом пришлите сказать. (Оба уходят.) Сорин . Значит, опять всю ночь будет выть собака. Вот история, никогда в деревне я не жил, как хотел. Бывало, возьмешь отпуск на 28 дней и приедешь сюда, чтобы отдохнуть и все, но тут тебя так доймут всяким вздором, что уж с первого дня хочется вон. (Смеется.) Всегда я уезжал отсюда с удовольствием... Ну, а теперь я в отставке, деваться некуда, в конце концов. Хочешь — не хочешь, живи... Яков (Треплеву) . Мы, Константин Гаврилыч, купаться пойдем. Треплев . Хорошо, только через десять минут будьте на местах. (Смотрит на часы.) Скоро начнется. Яков . Слушаю. (Уходит.) Треплев (окидывая взглядом эстраду) . Вот тебе и театр. Занавес, потом первая кулиса, потом вторая и дальше пустое пространство. Декораций никаких. Открывается вид прямо на озеро и на горизонт. Поднимем занавес ровно в половине девятого, когда взойдет луна. Сорин . Великолепно. Треплев . Если Заречная опоздает, то, конечно, пропадет весь эффект. Пора бы уж ей быть. Отец и мачеха стерегут ее, и вырваться ей из дому так же трудно, как из тюрьмы. (Поправляет дяде галстук.) Голова и борода у тебя взлохмачены. Надо бы постричься, что ли... Сорин (расчесывая бороду) . Трагедия моей жизни. У меня и в молодости была такая наружность, будто я запоем пил и все. Меня никогда не любили женщины. (Садясь.) Отчего сестра не в духе? Треплев . Отчего? Скучает. (Садясь рядом.) Ревнует. Она уже и против меня, и против спектакля, и против моей пьесы, потому что ее беллетристу может понравиться Заречная. Она не знает моей пьесы, но уже ненавидит ее. Сорин (смеется) . Выдумаешь, право... Треплев . Ей уже досадно, что вот на этой маленькой сцене будет иметь успех Заречная, а не она. (Посмотрев на часы.) Психологический курьез — моя мать. Бесспорно талантлива, умна, способна рыдать над книжкой, отхватит тебе всего Некрасова наизусть, за больными ухаживает, как ангел; но попробуй похвалить при ней Дузе! Ого-го! Нужно хвалить только ее одну, нужно писать о ней, кричать, восторгаться ее необыкновенною игрой в «La dame aux camélias» или в «Чад жизни», но так как здесь, в деревне, нет этого дурмана, то вот она скучает и злится, и все мы — ее враги, все мы виноваты. Затем, она суеверна, боится трех свечей, тринадцатого числа. Она скупа. У нее в Одессе в банке семьдесят тысяч — это я знаю наверное. А попроси у нее взаймы, она станет плакать. Сорин . Ты вообразил, что твоя пьеса не нравится матери, и уже волнуешься и все. Успокойся, мать тебя обожает. Треплев (обрывая у цветка лепестки) . Любит — не любит, любит — не любит, любит — не любит. (Смеется.) Видишь, моя мать меня не любит. Еще бы! Ей хочется жить, любить, носить светлые кофточки, а мне уже двадцать пять лет, и я постоянно напоминаю ей, что она уже не молода. Когда меня нет, ей только тридцать два года, при мне же сорок три, и за это она меня ненавидит. Она знает также, что я не признаю театра. Она любит театр, ей кажется, что она служит человечеству, святому искусству, а по-моему, современный театр — это рутина, предрассудок. Когда поднимается занавес и при вечернем освещении, в комнате с тремя стенами, эти великие таланты, жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки; когда из пошлых картин и фраз стараются выудить мораль, — мораль маленькую, удобопонятную, полезную в домашнем обиходе; когда в тысяче вариаций мне подносят всё одно и то же, одно и то же, одно и то же, — то я бегу и бегу, как Мопассан бежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг своею пошлостью. Сорин . Без театра нельзя. Треплев . Нужны новые формы. Новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно. (Смотрит на часы.) Я люблю мать, сильно люблю; но она курит, пьет, открыто живет с этим беллетристом, имя ее постоянно треплют в газетах — и это меня утомляет. Иногда же просто во мне говорит эгоизм обыкновенного смертного; бывает жаль, что у меня мать известная актриса, и, кажется, будь это обыкновенная женщина, то я был бы счастливее. Дядя, что может быть отчаяннее и глупее положения: бывало, у нее сидят в гостях сплошь всё знаменитости, артисты и писатели, и между ними только один я — ничто, и меня терпят только потому, что я ее сын. Кто я? Что я? Вышел из третьего курса университета по обстоятельствам, как говорится, от редакции не зависящим, никаких талантов, денег ни гроша, а по паспорту я — киевский мещанин. Мой отец ведь киевский мещанин, хотя тоже был известным актером. Так вот, когда, бывало, в ее гостиной все эти артисты и писатели обращали на меня свое милостивое внимание, то мне казалось, что своими взглядами они измеряли мое ничтожество,— я угадывал их мысли и страдал от унижения... Сорин . Кстати, скажи, пожалуйста, что за человек ее беллетрист? Не поймешь его. Всё молчит. Треплев . Человек умный, простой, немножко, знаешь, меланхоличный. Очень порядочный. Сорок лет будет ему еще не скоро, но он уже знаменит и сыт, сыт по горло... Теперь он пьет одно только пиво и может любить только немолодых. Что касается его писаний, то... как тебе сказать? Мило, талантливо... но... после Толстого или Зола не захочешь читать Тригорина. Сорин . А я, брат, люблю литераторов. Когда-то я страстно хотел двух вещей: хотел жениться и хотел стать литератором, но не удалось ни то, ни другое. Да. И маленьким литератором приятно быть, в конце концов. Треплев (прислушивается) . Я слышу шаги... (Обнимает дядю.) Я без нее жить не могу... Даже звук ее шагов прекрасен... Я счастлив безумно. (Быстро идет навстречу Нине Заречной, которая входит.) Волшебница, мечта моя... Нина (взволнованно) . Я не опоздала... Конечно, я не опоздала... Треплев (целуя ее руки) . Нет, нет, нет... Нина . Весь день я беспокоилась, мне было так страшно! Я боялась, что отец не пустит меня... Но он сейчас уехал с мачехой. Красное небо, уже начинает восходить луна, и я гнала лошадь, гнала. (Смеется.) Но я рада. (Крепко жмет руку Сорина.) Сорин (смеется) . Глазки, кажется, заплаканы... Ге-ге! Нехорошо! Нина . Это так... Видите, как мне тяжело дышать. Через полчаса я уеду, надо спешить. Нельзя, нельзя, бога ради не удерживайте. Отец не знает, что я здесь. Треплев . В самом деле, уже пора начинать. Надо идти звать всех. Сорин . Я схожу и всё. Сию минуту. (Идет вправо и поет.) «Во Францию два гренадера...» (Оглядывается.) Раз так же вот я запел, а один товарищ прокурора и говорит мне: «А у вас, ваше превосходительство, голос сильный»... Потом подумал и прибавил: «Но... противный». (Смеется и уходит.) Нина . Отец и его жена не пускают меня сюда. Говорят, что здесь богема... боятся, как бы я не пошла в актрисы... А меня тянет сюда к озеру, как чайку... Мое сердце полно вами. (Оглядывается.) Треплев . Мы одни. Нина . Кажется, кто-то там... Треплев . Никого. Нина . Это какое дерево? Треплев . Вяз. Нина . Отчего оно такое темное? Треплев . Уже вечер, темнеют все предметы. Не уезжайте рано, умоляю вас. Нина . Нельзя. Треплев . А если я поеду к вам, Нина? Я всю ночь буду стоять в саду и смотреть на ваше окно. Нина . Нельзя, вас заметит сторож. Трезор еще не привык к вам и будет лаять. Треплев . Я люблю вас. Нина . Тсс... Треплев (услышав шаги) . Кто там? Вы, Яков? Яков (за эстрадой) . Точно так. Треплев . Становитесь по местам. Пора. Луна восходит? Яков . Точно так. Треплев . Спирт есть? Сера есть? Когда покажутся красные глаза, нужно, чтобы пахло серой. (Нине.) Идите, там все приготовлено. Вы волнуетесь?.. Нина . Да, очень. Ваша мама — ничего, ее я не боюсь, но у вас Тригорин... Играть при нем мне страшно и стыдно... Известный писатель... Он молод? Треплев . Да. Нина . Какие у него чудесные рассказы! Треплев (холодно) . Не знаю, не читал. Нина . В вашей пьесе трудно играть. В ней нет живых лиц. Треплев . Живые лица! Надо изображать жизнь не такою, как она есть, и не такою, как должна быть, а такою, как она представляется в мечтах. Нина . В вашей пьесе мало действия, одна только читка. И в пьесе, по-моему, непременно должна быть любовь...

Оба уходят за эстраду. Входят Полина Андреевна и Дорн .

Полина Андреевна . Становится сыро. Вернитесь, наденьте калоши. Дорн . Мне жарко. Полина Андреевна . Вы не бережете себя. Это упрямство. Вы — доктор и отлично знаете, что вам вреден сырой воздух, но вам хочется, чтобы я страдала; вы нарочно просидели вчера весь вечер на террасе... Дорн (напевает) . «Не говори, что молодость сгубила». Полина Андреевна . Вы были так увлечены разговором с Ириной Николаевной... вы не замечали холода. Признайтесь, она вам нравится... Дорн . Мне 55 лет. Полина Андреевна . Пустяки, для мужчины это не старость. Вы прекрасно сохранились и еще нравитесь женщинам. Дорн . Так что же вам угодно? Полина Андреевна . Перед актрисой вы все готовы падать ниц. Все! Дорн (напевает) . «Я вновь пред тобою...» Если в обществе любят артистов и относятся к ним иначе, чем, например, к купцам, то это в порядке вещей. Это — идеализм. Полина Андреевна . Женщины всегда влюблялись в вас и вешались на шею. Это тоже идеализм? Дорн (пожав плечами) . Что ж? В отношениях женщин ко мне было много хорошего. Во мне любили главным образом превосходного врача. Лет 10—15 назад, вы помните, во всей губернии я был единственным порядочным акушером. Затем всегда я был честным человеком. Полина Андреевна (хватает его за руку) . Дорогой мой! Дорн . Тише. Идут.

Входят Аркадина под руку с Сориным , Тригорин , Шамраев , Медведенко и Маша .

Шамраев . В 1873 году в Полтаве на ярмарке она играла изумительно. Один восторг! Чудно играла! Не изволите ли также знать, где теперь комик Чадин, Павел Семеныч? В Расплюеве был неподражаем, лучше Садовского, клянусь вам, многоуважаемая. Где он теперь? Аркадина . Вы всё спрашиваете про каких-то допотопных. Откуда я знаю! (Садится.) Шамраев (вздохнув) . Пашка Чадин! Таких уж нет теперь. Пала сцена, Ирина Николаевна! Прежде были могучие дубы, а теперь мы видим одни только пни. Дорн . Блестящих дарований теперь мало, это правда, но средний актер стал гораздо выше. Шамраев . Не могу с вами согласиться. Впрочем, это дело вкуса. De gustibus aut bene, aut nihil.

Треплев выходит из-за эстрады.

Аркадина (сыну) . Мой милый сын, когда же начало? Треплев . Через минуту. Прошу терпения. Аркадина (читает из «Гамлета») . «Мой сын! Ты очи обратил мне внутрь души, и я увидела ее в таких кровавых, в таких смертельных язвах — нет спасенья!» Треплев (из «Гамлета») . «И для чего ж ты поддалась пороку, любви искала в бездне преступленья?»

За эстрадой играют в рожок.

Господа, начало! Прошу внимания!

Я начинаю. (Стучит палочкой и говорит громко.) О вы, почтенные старые тени, которые носитесь в ночную пору над этим озером, усыпите нас, и пусть нам приснится то, что будет через двести тысяч лет!

Сорин . Через двести тысяч лет ничего не будет. Треплев . Так вот пусть изобразят нам это ничего. Аркадина . Пусть. Мы спим.

Поднимается занавес; открывается вид на озеро; луна над горизонтом, отражение ее в воде; на большом камне сидит Нина Заречная, вся в белом.

Нина . Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом,— словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли... Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно.

Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа — это я... я... Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь.

Показываются болотные огни.

Аркадина (тихо) . Это что-то декадентское. Треплев (умоляюще и с упреком) . Мама! Нина . Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит... И вы, бледные огни, не слышите меня... Под утро вас рождает гнилое болото, и вы блуждаете до зари, но без мысли, без воли, без трепетания жизни. Боясь, чтобы в вас не возникла жизнь, отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях и в воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрерывно. Во вселенной остается постоянным и неизменным один лишь дух.

Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли. Но это будет лишь, когда мало-помалу, через длинный, длинный ряд тысячелетий, и луна, и светлый Сириус, и земля обратятся в пыль... А до тех пор ужас, ужас...

Пауза; на фоне озера показываются две красных точки.

Вот приближается мой могучий противник, дьявол. Я вижу его страшные багровые глаза...

Аркадина . Серой пахнет. Это так нужно? Треплев . Да. Аркадина (смеется) . Да, это эффект. Треплев . Мама! Нина . Он скучает без человека... Полина Андреевна (Дорну) . Вы сняли шляпу. Наденьте, а то простудитесь. Аркадина . Это доктор снял шляпу перед дьяволом, отцом вечной материи. Треплев (вспылив, громко) . Пьеса кончена! Довольно! Занавес! Аркадина . Что же ты сердишься? Треплев . Довольно! Занавес! Подавай занавес! (Топнув ногой.) Занавес!

Занавес опускается.

Виноват! Я выпустил из вида, что писать пьесы и играть на сцене могут только немногие избранные. Я нарушил монополию! Мне... Я... (Хочет еще что-то сказать, но машет рукой и уходит влево.)

Аркадина . Что с ним? Сорин . Ирина, нельзя так, матушка, обращаться с молодым самолюбием. Аркадина . Что же я ему сказала? Сорин . Ты его обидела. Аркадина . Он сам предупреждал, что это шутка, и я относилась к его пьесе, как к шутке. Сорин . Все-таки... Аркадина . Теперь оказывается, что он написал великое произведение! Скажите, пожалуйста! Стало быть, устроил он этот спектакль и надушил серой не для шутки, а для демонстрации... Ему хотелось поучить нас, как надо писать и что нужно играть. Наконец, это становится скучно. Эти постоянные вылазки против меня и шпильки, воля ваша, надоедят хоть кому! Капризный, самолюбивый мальчик. Сорин . Он хотел доставить тебе удовольствие. Аркадина . Да? Однако же вот он не выбрал какой-нибудь обыкновенной пьесы, а заставил нас прослушать этот декадентский бред. Ради шутки я готова слушать и бред, но ведь тут претензии на новые формы, на новую эру в искусстве. А, по-моему, никаких тут новых форм нет, а просто дурной характер. Тригорин . Каждый пишет так, как хочет и как может. Аркадина . Пусть он пишет как хочет и как может, только пусть оставит меня в покое. Дорн . Юпитер, ты сердишься... Аркадина . Я не Юпитер, а женщина. (Закуривает.) Я не сержусь, мне только досадно, что молодой человек так скучно проводит время. Я не хотела его обидеть. Медведенко . Никто не имеет основания отделять дух от материи, так как, быть может, самый дух есть совокупность материальных атомов. (Живо, Тригорину.) А вот, знаете ли, описать бы в пьесе и потом сыграть на сцене, как живет наш брат — учитель. Трудно, трудно живется! Аркадина . Это справедливо, но не будем говорить ни о пьесах, ни об атомах. Вечер такой славный! Слышите, господа, поют? (Прислушивается.) Как хорошо! Полина Андреевна . Это на том берегу. Аркадина (Тригорину) . Сядьте возле меня. Лет 10—15 назад, здесь, на озере, музыка и пение слышались непрерывно почти каждую ночь. Тут на берегу шесть помещичьих усадеб. Помню, смех, шум, стрельба, и всё романы, романы... Jeune premier"oм и кумиром всех этих шести усадеб был тогда вот, рекомендую (кивает на Дорна) , доктор Евгений Сергеич. И теперь он очарователен, но тогда был неотразим. Однако меня начинает мучить совесть. За что я обидела моего бедного мальчика? Я непокойна. (Громко.) Костя! Сын! Костя! Маша . Я пойду поищу его. Аркадина . Пожалуйста, милая. Маша (идет влево) . Ау! Константин Гаврилович!.. Ау! (Уходит.) Нина (выходя из-за эстрады.) Очевидно, продолжения не будет, мне можно выйти. Здравствуйте! (Целуется с Аркадиной и Полиной Андреевной.) Сорин . Браво! браво! Аркадина . Браво! браво! Мы любовались. С такою наружностью, с таким чудным голосом нельзя, грешно сидеть в деревне. У вас должен быть талант. Слышите? Вы обязаны поступить на сцену! Нина . О, это моя мечта! (Вздохнув.) Но она никогда не осуществится. Аркадина . Кто знает? Вот позвольте вам представить: Тригорин, Борис Алексеевич. Нина . Ах, я так рада... (Сконфузившись.) Я всегда вас читаю... Аркадина (усаживая ее возле) . Не конфузьтесь, милая. Он знаменитость, но у него простая душа! Видите, он сам сконфузился. Дорн . Полагаю, теперь можно поднять занавес, а то жутко. Шамраев (громко) . Яков, подними-ка, братец, занавес!

Занавес поднимается.

Нина (Тригорину) . Не правда ли, странная пьеса? Тригорин . Я ничего не понял. Впрочем, смотрел я с удовольствием. Вы так искренно играли. И декорация была прекрасная.

Должно быть, в этом озере много рыбы.

Нина . Да. Тригорин . Я люблю удить рыбу. Для меня нет больше наслаждения, как сидеть под вечер на берегу и смотреть на поплавок. Нина . Но, я думаю, кто испытал наслаждение творчества, для того уже все другие наслаждения не существуют. Аркадина (смеясь) . Не говорите так. Когда ему говорят хорошие слова, то он проваливается. Шамраев . Помню, в Москве в оперном театре однажды знаменитый Сильва взял нижнее до. А в это время, как нарочно, сидел на галерее бас из наших синодальных певчих, и вдруг, можете себе представить наше крайнее изумление, мы слышим с галереи: «Браво, Сильва!» — целою октавой ниже... Вот этак (низким баском) : браво, Сильва... Театр так и замер. Дорн . Тихий ангел пролетел. Нина . А мне пора. Прощайте. Аркадина . Куда? Куда так рано? Мы вас не пустим. Нина . Меня ждет папа. Аркадина . Какой он, право... (Целуются.) Ну, что делать. Жаль, жаль вас отпускать. Нина . Если бы вы знали, как мне тяжело уезжать! Аркадина . Вас бы проводил кто-нибудь, моя крошка. Нина (испуганно) . О, нет, нет! Сорин (ей, умоляюще) . Останьтесь! Нина . Не могу, Петр Николаевич. Сорин . Останьтесь на один час и всё. Ну что, право... Нина (подумав, сквозь слезы) . Нельзя! (Пожимает руку и быстро уходит.) Аркадина . Несчастная девушка в сущности. Говорят, ее покойная мать завещала мужу всё свое громадное состояние, всё до копейки, и теперь эта девочка осталась ни с чем, так как отец ее уже завещал всё своей второй жене. Это возмутительно. Дорн . Да, ее папенька порядочная-таки скотина, надо отдать ему полную справедливость. Сорин (потирая озябшие руки) . Пойдемте-ка, господа, и мы, а то становится сыро. У меня ноги болят. Аркадина . Они у тебя как деревянные, едва ходят. Ну, пойдем, старик злосчастный. (Берет его под руку.) Шамраев (подавая руку жене) . Мадам? Сорин . Я слышу, опять воет собака. (Шамраеву.) Будьте добры, Илья Афанасьевич, прикажите отвязать ее. Шамраев . Нельзя, Петр Николаевич, боюсь, как бы воры в амбар не забрались. Там у меня просо. (Идущему рядом Медведенку.) Да, на целую октаву ниже: «Браво, Сильва!» А ведь не певец, простой синодальный певчий. Медведенко . А сколько жалованья получает синодальный певчий?

Все уходят, кроме Дорна.

Дорн (один) . Не знаю, быть может, я ничего не понимаю или сошел с ума, но пьеса мне понравилась. В ней что-то есть. Когда эта девочка говорила об одиночестве и потом, когда показались красные глаза дьявола, у меня от волнения дрожали руки. Свежо, наивно... Вот, кажется, он идет. Мне хочется наговорить ему побольше приятного. Треплев (входит) . Уже нет никого. Дорн . Я здесь. Треплев . Меня по всему парку ищет Машенька. Несносное создание. Дорн . Константин Гаврилович, мне ваша пьеса чрезвычайно понравилась. Странная она какая-то, и конца я не слышал, и все-таки впечатление сильное. Вы талантливый человек, вам надо продолжать.

Треплев крепко жмет ему руку и обнимает порывисто.

Фуй, какой нервный. Слезы на глазах... Я что хочу сказать? Вы взяли сюжет из области отвлеченных идей. Так и следовало, потому что художественное произведение непременно должно выражать какую-нибудь большую мысль. Только то прекрасно, что серьезно. Как вы бледны!

Треплев . Так вы говорите — продолжать? Дорн . Да... Но изображайте только важное и вечное. Вы знаете, я прожил свою жизнь разнообразно и со вкусом, я доволен, но если бы мне пришлось испытать подъем духа, какой бывает у художников во время творчества, то, мне кажется, я презирал бы свою материальную оболочку и все, что этой оболочке свойственно, и уносился бы от земли подальше в высоту. Треплев . Виноват, где Заречная? Дорн . И вот еще что. В произведении должна быть ясная, определенная мысль. Вы должны знать, для чего пишете, иначе, если пойдете по этой живописной дороге без определенной цели, то вы заблудитесь и ваш талант погубит вас. Треплев (нетерпеливо) . Где Заречная? Дорн . Она уехала домой. Треплев (в отчаянии) . Что же мне делать? Я хочу ее видеть... Мне необходимо ее видеть... Я поеду...

Маша входит.

Дорн (Треплеву) . Успокойтесь, мой друг. Треплев . Но все-таки я поеду. Я должен поехать. Маша . Идите, Константин Гаврилович, в дом. Вас ждет ваша мама. Она непокойна. Треплев . Скажите ей, что я уехал. И прошу вас всех, оставьте меня в покое! Оставьте! Не ходите за мной! Дорн . Но, но, но, милый... нельзя так... Нехорошо. Треплев (сквозь слезы) . Прощайте, доктор. Благодарю... (Уходит.) Дорн (вздохнув) . Молодость, молодость! Маша . Когда нечего больше сказать, то говорят: молодость, молодость... (Нюхает табак.) Дорн (берет у нее табакерку и швыряет в кусты) . Это гадко!

В доме, кажется, играют. Надо идти.

Маша . Погодите. Дорн . Что? Маша . Я еще раз хочу вам сказать. Мне хочется поговорить... (Волнуясь.) Я не люблю своего отца... но к вам лежит мое сердце. Почему-то я всею душой чувствую, что вы мне близки... Помогите же мне. Помогите, а то я сделаю глупость, я насмеюсь над своею жизнью, испорчу ее... Не могу дольше... Дорн . Что? В чем помочь?

Мне очень повезло, что среди тем по чеховской драматургии была та, что вынесена в заголовок сочинения. Не только потому, что "Чайка" – моя любимая чеховская пьеса, но также и потому, что она является таковой именно вследствие того всестороннего исследования искусства и творчества, которое жестко и хирургически точно проводит Чехов в своей комедии. В самом деле, если бы меня спросили, о чем другие пьесы Чехова, я мог бы, конечно, выделить тему отживающего старого дворянского быта и идущего ему на смену бодрого, но и циничного капитализма в "Вишневом саде", свинцовых мерзостей российского провинциального быта в "Дяде Ване", "Трех Сестрах" и "Иванове", при этом в каждой пьесе можно было бы плодотворно поговорить и о великолепно разработанных любовных линиях, и о проблемах, приходящих к человеку с возрастом, и о многом другом. Но в "Чайке" есть обо всем. То есть, как и все остальные "комедии", "сцены" и драмы, "Чайка" – о жизни, как и всякая настоящая литература, но и о том, что важнее всего для человека творящего, пишущего, как сам Чехов, пишущего для театра и создавшего новую маску для древней музы театра Мельпомены, – об Искусстве, о служении ему и о том, посредством чего искусство создается – о творчестве.
Если об актерах, их жизни, их проклятом и священном ремесле писали еще в древние времена, то о творце – авторе текста сами писатели заговорили гораздо позже. Полумистический процесс творчества начинают приоткрывать для читателя лишь в 19 веке и начале 20 Н.В. Гоголь в "Портрете", Оскар Уайльд в "Портрете Дориана Грэя", Дж. Лондон в "Мартине Идене", Михаил Булгаков в "Мастере и Маргарите", а в наше время Его Величество Автор становится уже чуть ли не самым любимым героем прозаиков и драматургов.
Сейчас трудно понять, дал ли Чехов своей "Чайкой" толчок этому исследовательскому буму или же просто любой писатель в какой-то момент приходит к необходимости разобраться, как же он пишет, как соотносится описание и восприятие им реальности с самой жизнью, зачем это нужно ему самому и людям, что это им несет, где он стоит в ряду других творцов.
Практически все эти вопросы поставлены и так или иначе разрешены в пьесе "Чайка". "Чайка" – это самая театральная пьеса Чехова, потому что в ней действуют писатели Тригорин и Треплев и две актрисы – Аркадина и Заречная. В лучших шекспировских традициях на сцене символически присутствует другая сцена, в начале пьесы – прекрасная, таинственная, многообещающая сцена с натуральными природными декорациями, как бы говорящая и зрителям, и участникам большого спектакля, разыгрывающегося в усадьбе: "Все еще будет. Пьеса только началась. Смотрите!" и в конце – зловещая, полуразрушенная, никому не нужная, которую и разобрать-то лень или просто страшно. "Finita la comedia", – могли бы сказать участники этой "человеческой комедии", если по Бальзаку. Занавес закрывается. Не так ли и в "Гамлете" бродячие комедианты обнажают то, что люди не могут сказать друг другу открыто и прямо, а вынуждены играть в жизнь гораздо изощреннее, чем это делают актеры?

Я бы не побоялся сказать, что Искусство, Творчество и отношение к ним – это, пожалуй, одни из наиболее важных действующих лиц в комедии, если вообще не главные действующие лица. Именно оселком искусства, так же, как и любви, поверяет и правит Чехов своих героев. И выходит кругом прав – ни искусство, ни любовь не прощают лжи, наигрыша, самообмана, сиюминутности. Причем, как всегда в этом мире, и в мире чеховских персонажей, в особенности, воздается не подлецу, воздается совестливому за то, что он ошибался. Аркадина лжет и в искусстве, и в любви, она – ремесленник, что само по себе похвально, но ремесло без искры Божией, без самоотречения, без "опьянения" на сцене, к которому приходит Заречная – ничто, это поденщина, это ложь. Однако Аркадина во всем торжествует – и в обладании мишурным жизненным успехом, и в принудительной любви, и в поклонении толпы. Она сыта, моложава, "в струне", самодовольна, как бывают самодовольны только очень недалекие и вечно для себя во всем правые люди, и что ей до искусства, которому она, по факту, служит? Для нее это лишь инструмент, с помощью которого она обеспечивает себе безбедное существование, тешит свое тщеславие, держит при себе не любимого даже, нет, модного и интересного человека. Это не святыня. И Аркадина не жрица. Не стоит, конечно, упрощать ее образ, есть и в ней интересные и рушащие плоскостной образ черты, но речь у нас идет о служении искусству, не о том, как она умеет перевязывать раны. Если бы можно было расширить Пушкинскую фразу о несовместимости гения и злодейства, спроецировав ее на искусство и всех его служителей, среди которых гениев, как сказал пушкинский Моцарт – "ты да я", то есть, не так уж и много, и с помощью этого критерия проверить служителей искусства, выведенных в пьесе, осталась бы, наверное, одна Заречная – чистая, слегка экзальтированная, странная, наивная и так жестоко поплатившаяся за все свои милые тургеневские качества – поплатившаяся судьбой, верой, идеалами, любовью, простой человеческой жизнью.
Но в том-то и дело, что, кроме Аркадиной, из людей, связанных в "Чайке" с искусством, простой человеческой жизнью не живет, не может жить ни один. Искусство просто не допускает до этого чеховских героев, требуя жертв повсеместно и непрерывно, во всем, везде и всюду, вступая в противоречие с пушкинской же формулировкой "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон....". Ни Треплев, ни Тригорин, ни Заречная не в состоянии нормально жить, потому что Аполлон требует их к священной жертве ежесекундно, для Тригорина это становится почти болезненной манией. Он будто подтверждает старую шутку о том, что разница между писателями и графоманами состоит в том, что первых печатают, а вторых – нет. Что ж, эта разница между Тригориным и Треплевым исчезнет всего лишь за два года, между третьим и четвертым действиями.
Вот уж, кто жрец, беспокойный, одержимый, неутомимый и безжалостный к себе, так это Тригорин. Для него, по старой русской поговорке, "охота пуще неволи"; если для Нины самая большая мечта – творчество и слава, то для него – рыбная ловля и жизнь на берегу зачарованного озера, вдалеке от безумной толпы. По тем мелким свидетельствам, которые разбросаны по страницам пьесы, можно судить о том, что Тригорин, действительно, талантлив. Это горлышко бутылки, бликующее на мосту, и тень от колеса в лунном свете, эта потрясающая фраза про жизнь, которую можно "прийти и взять" – все это написано не настолько уж хуже тех Великих, с которым Тригорина постоянно сравнивают, мучая и заставляя сомневаться и в своем даре, и в необходимости занятий творчеством. Однако для него творчество – это не просто хлеб, забава и поклонники, как для Аркадиной, для него это и мучительный недуг, и наваждение, но и синоним жизни. Он губит Нину не потому, что злодей, просто он не живет. Он только пишет. Он не в состоянии понять жизненную силу аллегории с чайкой, ставшей не занимательным сюжетцем для рассказика, а провидением того, что произойдет с живым человеком, причем с женщиной, которая полюбила его со всей искренностью и силой, на которую вообще была способна. Не поворачивается язык обвинять Тригорина. Он не подлец. Он жрец. Он слеп и глух для всего, кроме своих блокнотов, он видит только образы. Он – Сальери, неспособный осознать, что разымает музыку как труп. Растаскивая пейзажи на талантливые, даже гениальные миниатюры, он делает из них натюрморты, natur mort – мертвую природу. Даже понимая гражданские задачи своего творчества, ответственность за слово перед читателем, "воспитательную функцию искусства", он не чувствует в себе способности сделать что-либо на этом поприще – не тот талант. А ведь поэт в России – больше, чем поэт.

Наивная Нина! С ее точки зрения, "кто испытал наслаждение творчества, для того уже все другие наслаждения не существуют".


Страница: [ 1 ]

(В ходе работы использовались материалы журнала “Товары и услуги”, УК РФ, другие драматические произведения А. П. Чехова)

Действующие лица.

Сорин – пожилой человек.
Треплев – молодой человек.
Портрет Чехова.


ЧАСТЬ 1

Комната. В комнате – грубо сколоченный стол, к нему придвинут стул со спинкой. На столе – стеклянная банка с полевыми цветами, графин с водой и стакан, блюдце с пирожком. В углу комнаты – пустая вешалка. На лицевой стене висит Портрет Чехова с мобильной нижней челюстью. Рядом, направленное дулом к портрету, висит ружье. Там же – афиша. “А. П. Чехов “Чайка” (Комедия)”. Ближе к залу, перед столом стоит кресло, покрытое пледом; на кресле - книга. Справа входят Сорин и Треплев (голова Треплева обмотана белой повязкой).
За сценой слышен стук молотка по свежей древесине и назойливое туберкулезное покашливание.

СОРИН (опираясь на трость). Мне, брат, в деревне как-то не того, и, понятная вещь, никогда я тут не привыкну. Вчера лег в десять и сегодня утром проснулся в девять с таким чувством, как будто от долгого спанья, у меня мозг прилип к черепу и все такое. (Смеется.) А после обеда нечаянно опять уснул, и теперь весь разбит, испытываю кошмар, в конце концов...
ТРЕПЛЕВ. Правда, тебе нужно жить в городе.
СОРИН. Великолепно!
ТРЕПЛЕВ. Вырваться ей из дому так же трудно, как из тюрьмы. (Поправляет Сорину галстук.) Голова и борода у тебя взлохмачены. Надо бы постричься, что ли...

Стук и кашель постепенно стихают.

СОРИН (трогая бороду). У меня нет бороды! С чего ты взял?.. Трагедия моей жизни. У меня и в молодости была такая наружность, будто у меня борода. Меня никогда не любили женщины. (Садится в кресло, кладет книгу на колени.)
ТРЕПЛЕВ. Нужны новые формы. Новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно. (Смотрит на часы.)
СОРИН (смеется. Треплеву). Глазки, кажется, заплаканы... Ге-ге! Нехорошо!
ТРЕПЛЕВ. Мы одни.
СОРИН. Он хотел доставить тебе удовольствие?

За сценой слышен обрывок меланхоличного вальса (mix).

ТРЕПЛЕВ. Но все-таки я поеду. Я должен поехать.
СОРИН. Останьтесь!
ТРЕПЛЕВ. Скажите ей, что я уехал. И прошу вас всех, оставьте меня в покое! Оставьте! Не ходите за мной!

За сценой слышен стук молотка, но без кашля.

СОРИН (смеется.) Вам хорошо рассуждать. Вы пожили на своем веку, а я? Вы сыты и равнодушны, и потому имеете наклонность к философии, я же хочу жить, и потому, пью за обедом херес, и курю сигары, и все. Вот и все.
ТРЕПЛЕВ. Скоро таким же образом я убью самого себя.
СОРИН. Зачем?
ТРЕПЛЕВ. Ваша жизнь прекрасна?
СОРИН. Как тебе сказать? Были и другие причины. Понятная вещь, человек молодой, умный, живет в деревне, в глуши, без денег. Без положения, без будущего.

За сценой – тишина.

ТРЕПЛЕВ. Вам хорошо смеяться. Денег у вас куры не клюют.
СОРИН (с горькой досадой, вполголоса). Глаза бы мои тебя не видели!
ТРЕПЛЕВ (Сорину). Перемени мне повязку. Ты это хорошо делаешь.
СОРИН. Ну, начинается философия. О, что за наказание! Где сестра?
ТРЕПЛЕВ. Что-с?.. Должно быть, здорова.
СОРИН. Прелестная, говорю, была девушка. Действительный статский советник Сорин был даже в нее влюблен некоторое время.

За сценой – обрывок меланхоличного вальса (mix).

ТРЕПЛЕВ (принимая книгу от Сорина). Благодарю вас. Вы очень любезны. (Садится за стол.)
СОРИН. Прелестная была девушка.
ТРЕПЛЕВ. Не хорошо, если кто-нибудь встретит ее в саду и потом скажет маме. Это может огорчить маму...

За сценой – стук молотка.

СОРИН. Вы рассуждаете, как сытый человек. Вы сыты и потому равнодушны к жизни, вам все равно. Но умирать и вам будет страшно.
ТРЕПЛЕВ. Все глупости. Безнадежная любовь – это только в романах.

За сценой – тишина.

СОРИН. Какой упрямец. Поймите, жить хочется!
ТРЕПЛЕВ. Останьтесь. Я дам вам поужинать... Вы похудели, и у вас глаза стали больше.
СОРИН. Какой упрямец!
ТРЕПЛЕВ. Почему Генуя?
СОРИН. Вот хочу дать Косте сюжет для повести. Она должна называться так. “Человек, который хотел”.

За сценой – покашливание.

ТРЕПЛЕВ. Зачем в Елец?
СОРИН. Именно. А ночью на спине.

За сценой – тишина.

ТРЕПЛЕВ. Однако, когда ему доложили, что я собираюсь вызвать его на дуэль, благородство не помешало ему сыграть труса.
СОРИН (Треплеву). Оборвыш!

За сценой – стук молотка.

ТРЕПЛЕВ (Сорину). Скряга!
СОРИН. Декадент!
ТРЕПЛЕВ. Ничтожество!

За сценой – покашливание.

СОРИН. Замужем?

Покашливание за сценой делается громче.

ТРЕПЛЕВ. Я талантливее всех вас, коли на то пошло! (Срывает с головы повязку.) Вы, рутинеры, захватили первенство в искусстве и считаете законным и настоящим лишь то, что делаете вы сами, а остальное вы гнете и душите! Не признаю я вас! Не признаю ни тебя (Сорину) , ни его! (Смотрит на портрет Чехова.)

За сценой – тишина.

ПОРТРЕТ ЧЕХОВА. Вы опят хотите сглазить меня, скучный человек!
СОРИН (Треплеву). Счастливы?
ТРЕПЛЕВ. Давно.
СОРИН. А ты, Костя?
ТРЕПЛЕВ. Не спеши.
СОРИН. Но ведь есть другие лошади... (Машет рукой.)
ТРЕПЛЕВ. Нет, завтра же думаю в Москву. Надо.
СОРИН. Ставка – гривенник. Поставьте за меня, доктор.
ТРЕПЛЕВ. Ведь всего только шесть верст... Прощай... (Целует Сорину руку .) Я бы никого не беспокоил, но ребеночек... (Кланяется .) Прощайте...
СОРИН. Что это вы все хвораете? Нехорошо! Надолго к нам?
ТРЕПЛЕВ. Прости, что-то не хочется... Я пройдусь. (Берет книгу, уходит .)

СОРИН (вслед уходящему) . Вот идет истинный талант; ступает, как Гамлет, и тоже с книжкой. Тара... ра... бумбия... сижу на тумбе я...

Ружье, которое висит на стене, стреляет. Сорин вздрагивает.


СОРИН. Как темно! Не понимаю, отчего я испытываю такое беспокойство.

За сценой – покашливание.

ПОРТРЕТ ЧЕХОВА. Тридцать четыре!
СОРИН (Портрету). Вы таинственны, как Железная маска.

За сценой – тишина.

ПОРТРЕТ ЧЕХОВА. Вы опять хотите сглазить меня, скучный человек!
СОРИН (идет к столу, садится на стул. Портрету). Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходил? Меня надо убить. (Склоняется к столу.) Я так утомился! Отдохнуть бы... отдохнуть! (Поднимает голову.) Я – чайка... Не то. Я – актриса. Ну, да! (Прислушивается, потом бежит к левой двери и смотрит в замочную скважину.) И он здесь... (Возвращается.) Ну да... Ничего... Да... Он не верил в театр, все смеялся над моими мечтами в сочетании темно-орехового топа и оригинальных деталей, и мало-помалу я тоже перестал верить и пал духом... А тут заботы любви, ревность, постоянный страх за разнообразие элементов, цвет магнолии в сочетании с теплым орехом, поставка со склада в Хабаровске за три дня... (За сценой – стук молотка и покашливание.) Формируя кухонный интерьер, я стал мелочным, ничтожным, играл бессмысленно... Я не знал, что делать с руками, не умел стоять на сцене, не владел голосом. В относительно старых моделях пяти-восьмилетней давности эта проблема решалась путем выпуска разновысотных баз и шкафов. Вы не понимаете этого состояния, когда для вас могут изготовить необходимый для вашей планировки угол или базовый шкаф, стол, полочку. Я – чайка. Нет, не то... (Трет себе лоб.) О чем я?.. Я говорю о сцене. Теперь уж я не так... Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом формируя кухонный интерьер, (За сценой – обрывок вальса (mix).) я чаще всего пытаюсь преодолеть недостатки планировки, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной. А теперь, пока живу здесь, я все хожу пешком, все хожу и думаю, думаю и чувствую, как с каждым днем растут мои вопросы подбора и размещения техники... (За сценой – стук молотка.) Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле – все равно, где я возьму хомуты, – главное ведь все кончится тем, что эта старая баба Петр Николаевич и его сестра попросят у него извинения. Вот увидите!.. (Тоном ниже, вполголоса, портрету.) Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился... (Встает.) Я пойду. Прощайте. Когда я стану большой актрисой, приезжайте взглянуть на меня. Обещаете? А теперь... Я еле на ногах стою... (За сценой – кашель.) я истощен, мне хочется есть... Хотя все эти проблемы исчезнут, если просто грамотно с помощью дизайнера выбрать кухонную мебель. Салон Кухни-2000 ждет вас по адресу проспект Первостроителей, 21, в помещении Выставочного Зала Союза Художников, тел. 3-33-40.

Сорин идет к выходу. Навстречу ему выходит Треплев; в руке у него труп птицы. За сценой – тишина.

ТРЕПЛЕВ (ошалевшему Сорину). Тихий ангел пролетел.
СОРИН (Треплеву). Красное вино и пиво для Бориса Алексеевича ставьте сюда, на стол. Мы будем играть и пить. Давайте садиться, господа.
ТРЕПЛЕВ (вполголоса, Сорину.) Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился... Вы одни здесь?
СОРИН. Одна.

Треплев кладет у его ног чайку.

СОРИН. Что это значит?
ТРЕПЛЕВ. Я имел подлость убить сегодня эту чайку. Кладу у ваших ног.

За сценой – звуки самисэна.

СОРИН. Я вас не узнаю.
ПОРТРЕТ ЧЕХОВА. Чудный мир! Как я завидую вам, если бы вы знали!
ТРЕПЛЕВ (берет со стола пирожок, кормит им портрет Чехова. Говорит с ним). . Вы только что сказали, что слишком просты, чтобы понимать меня. Ваше охлаждение страшно, невероятно, точно я проснулся.

ПОРТРЕТ ЧЕХОВА (откусив полпирожка) . Ваша жизнь прекрасна!
ТРЕПЛЕВ. Агамемнон я, что ли! (Оба улыбнулись.)
СОРИН (вполголоса). Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился...
ТРЕПЛЕВ (Сорину). Лошади мои стоят у калитки. Не провожайте, я сам дойду... (Сквозь слезы.) Дайте воды...
СОРИН (наливает воды в стакан, дает ему напиться). Вы куда теперь?
ТРЕПЛЕВ. В город. (Пауза. За сценой – тишина.) Ирина Николаевна здесь?
СОРИН. Да... В четверг дяде было нехорошо, мы ей телеграфировали, чтобы она приехала.
ТРЕПЛЕВ. Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился...
СОРИН. И пускай.

За сценой – стук молотка.

ТРЕПЛЕВ. Вот мы с тобою почти ссоримся из-за него, а он теперь где-нибудь в гостиной или в саду смеется над нами... развивает любовь провинциальной девочки.
СОРИН. Две балерины жили тогда в том же доме, где мы... Ходили к тебе кофе пить...
ТРЕПЛЕВ. Это зависть. Людям не талантливым, но с претензиями, ничего больше не остается, как поехать за границу, что ли... Это ведь не дорого стоит?..

За сценой – кашель.

СОРИН. Вы все сговорились сегодня мучить меня!
ТРЕПЛЕВ. Ты с ума сошел!
СОРИН. Это зависть.

За сценой – тишина.

ТРЕПЛЕВ (подымает труп птицы. Сорину). Ваш заказ.
СОРИН (глядя на чайку) . Не помню! (Подумав.) Не помню!
ТРЕПЛЕВ. Я пройдусь. (Собирается уйти .)

СОРИН (вслед уходящему). А у нас, Борис Николаевич, осталась ваша вещь.
ТРЕПЛЕВ (уходя). Что же делать!

Треплев уходит.

СОРИН (Портрету). Для тебя наслаждение говорить мне неприятности. Я уважаю этого человека и прошу при мне не выражаться о нем дурно.
ПОРТРЕТ ЧЕХОВА. Как все нервны! Как все нервны! И сколько любви... О, колдовское озеро! (Нежно.) Но что же я могу сделать, дитя мое? Что? Что?
СОРИН. Мне пятьдесят пять лет. А жалованья всего двадцать три рубля. Ведь есть и пить надо? Чаю и сахару надо? Табаку надо? Вот тут и вертись.

За сценой – обрывок вальса (mix).

ПОРТРЕТ ЧЕХОВА. Не мучай меня, Борис... Мне страшно...

Входит Треплев с чайкой в руке.

ТРЕПЛЕВ. Вы одни здесь?
СОРИН. Что это значит?
ТРЕПЛЕВ. Чтобы узнать, как чувствует себя известный талантливый писатель, я имел подлость убить сегодня эту чайку.
СОРИН. А я хотел бы побывать на вашем месте.
ТРЕПЛЕВ. Зачем?
СОРИН. Вы заработались, и у вас нет времени и охоты осознать свое значение. Пусть вы недовольны собою, но для других вы велики и прекрасны!

За сценой – обрывок вальса (mix).

ТРЕПЛЕВ. Извините, мне некогда... (Смеется.) Я пройдусь. (Уходит.)
СОРИН (Портрету.) . Поймать ерша или окуня – это такое блаженство!
ПОРТРЕТ ЧЕХОВА. Двадцать восемь!

За сценой – обрывок вальса (mix). Входит Треплев с чайкой в руке.

ТРЕПЛЕВ (Сорину). Здравствуйте, Петр Николаевич! Что это вы все хвораете?
СОРИН (Треплеву). Вы одни?
ТРЕПЛЕВ. Зачем?
СОРИН. Что с вами?
ТРЕПЛЕВ. Я имел подлость убить сегодня Константина Гавриловича. Кладу его у ваших ног. (Бросает к ногам Сорина чайку. Чайке.) Прощайте, Константин Гаврилыч. Никто не думал и не гадал, что из вас, Костя, выйдет настоящий писатель.
СОРИН (чайке). И красивый стал. Милый, Костя, хороший, будьте поласковее с моей Машенькой!..
ТРЕПЛЕВ (Сорину) . Костя играет.
СОРИН. Знаю.
ПОРТРЕТ ЧЕХОВА. Пойдет и перед завтраком две рюмочки пропустит.

За сценой – обрывок вальса (mix).

СОРИН. Я пройдусь.

Сорин уходит.

ТРЕПЛЕВ (прислушиваясь) . Тсс... Я пойду. Прощайте.

Треплев собирается уйти. Навстречу ему выходит Сорин. За сценой – покашливание.

ТРЕПЛЕВ. Странно. Дверь как будто не заперта... (Сорину.) Что это значит?
СОРИН. Помните, вы подстрелили чайку?
ТРЕПЛЕВ. Скоро таким же образом я убью себя.

За сценой слышен стук молотка.

СОРИН. Позвольте, но разве вдохновение и самый процесс творчества не дают вам высоких, счастливых минут?
ТРЕПЛЕВ. Когда хвалят, приятно, а когда бранят, то потом два дня чувствуешь себя не в духе. Отчего вы всегда ходите в черном?
СОРИН. Я – чайка.
ТРЕПЛЕВ (растерянно.). Зачем он так говорит, зачем он так говорит?
СОРИН. Ваш заказ.
ТРЕПЛЕВ. О, как это ужасно!..
СОРИН (Портрету, указывая на Треплева). Он скучает без человека... (Треплеву). Что же ты сердишься?

За сценой – стук молотка, кашель, обрывки вальса (mix).

ТРЕПЛЕВ. Довольно! Занавес! Подавай занавес! (Топнув ногой.) Занавес! Виноват! Я выпустил из вида, что писать пьесы и играть на сцене могут только львы, орлы и куропатки. Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно. (Пауза.)

За сценой – тишина.

СОРИН. Не правда ли, странная пьеса?
ПОРТРЕТ ЧЕХОВА. Это, должно быть, в моей походной аптечке что-нибудь лопнуло. Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну.

За сценой – звуки самисэна.

ТРЕПЛЕВ (садясь за стол, закрывает лицо руками .). Даже в глазах потемнело...

Занавес.

ЧАСТЬ 2

Та же самая комната. Сорин сидит в кресле, в руках у него игральные карты. Портрет Чехова также держит в руках игральные карты. Треплев сидит за столом, на котором ничего нет, кроме деревянных бочонков лото. За сценой слышится выстрел.

ТРЕПЛЕВ (прислушиваясь). Что такое?
СОРИН (глядя в карты) . Одиннадцать!
ТРЕПЛЕВ (умоляюще). Дядечка! Дядя, ты опять!
СОРИН. Кто-то идет.

За сценой слышится выстрел.

СОРИН. Тридцать четыре!
ТРЕПЛЕВ (громко рыдает) . Выбросьте меня, выбросьте, я больше не могу!
ПОРТРЕТ ЧЕХОВА. Двадцать шесть!
СОРИН (Портрету). Не ваше дело.

За сценой слышны два выстрела подряд.

ТРЕПЛЕВ. Что это значит?
СОРИН. Может быть птица какая-нибудь... вроде цапли. Или филин...
ТРЕПЛЕВ (Сорину) . Я вас не узнаю.
СОРИН. Хорошо-с, так и запишем.
ТРЕПЛЕВ. Эва! У меня уже прошло.
ПОРТРЕТ ЧЕХОВА. Жениться вам нужно, мой друг.
СОРИН. Так и запишем.

За сценой два выстрела подряд.

ТРЕПЛЕВ. Это что?
СОРИН (Портрету). Ровно пятьдесят?
ПОРТРЕТ ЧЕХОВА. Семьдесят семь!
СОРИН (кричит). Гоп-гоп!
ТРЕПЛЕВ. Что за шутки?

Занавес.

ЧАСТЬ 3

Та же комната. Никого и ничего нет, кроме Портрета Чехова. За сценой, как фон, шум моря и крики чаек.

ПОРТРЕТ ЧЕХОВА (чуть ускоренной магнитофонной записью). Человечество идет вперед, совершенствуя свои силы. Все, что недосягаемо для него теперь, наказывается ограничением свободы на срок до десяти лет с лишением права помогать всеми силами тем, кто ищет хищение предметов, имеющих особую ценность. У нас, в России, работают пока очень не многие. Громадное большинство той интеллигенции, какую я знаю, в целях использования органов или тканей потерпевшего, к труду пока не способно. Называют себя беременными женщинами, а прислуге говорят “ты”, с мужиками обращаются из корыстных побуждений или по найму, серьезного ничего не читают, о науках только говорят, наказываются лишением свободы на срок до пяти лет. Рабочие с применением насилия, опасного для жизни или здоровья, едят отвратительно, спят без подушек, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота... Заведомо ложное сообщение об акте терроризма у нас для того только, чтобы отвести глаза себе и другим. Укажите мне, где у нас ясли, о которых говорят так много и часто, где читальни? Незаконное помещение в психиатрический стационар – есть только грязь, пошлость, азиатчина... Я боюсь и не люблю очень серьезных физиономий, боюсь серьезных разговоров в отношении заведомо несовершеннолетнего либо двух или более лиц. Знаете, я встаю в пятом часу утра, работаю в крупном размере, ну, у меня постоянно незаконный оборот сильнодействующих или ядовитых веществ в целях сбыта. Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало наказывается штрафом в размере от пятидесяти до ста минимальных размеров оплаты труда. Торговля несовершеннолетними иной раз, когда не спится, наказывается лишением свободы порядочных людей группой лиц по предварительному сговору, я думаю. Господи, ты дал нам Уголовный Кодекс, необъятные поля с 1 января 1997 г., глубочайшие преступления против половой неприкосновенности и половой свободы личности, и, живя тут, мы сами должны бы деяния, предусмотренные частями первой или второй настоящей статьи, работать, помогать всеми силами тем, кто ищет истину. Громадное большинство той интеллигенции, какую я знаю, ничего не ищет, ничего не делает, а прислуге говорят “ты”. Я боюсь и не люблю строгие лица с обманным использованием документов или средств таможенной идентификации либо сопряженное с недекларированием или недостоверным декларированием. Перемещение через таможенную границу Российской Федерации серьезных физиономий, предусмотренных этими статьями, а так же статьями 209, 221, 226 и 229 настоящего Кодекса – о них только в романах пишут, на деле же их нет совсем. Лучше помолчим!

Занавес.

ЧАСТЬ 4

Та же комната. На сцене Треплев. Из-за кулис слышен меланхолический вальс. Треплев без единого звука – только с помощью мимики (как в немом синематографе; между прочим, манера его игры, макияж, взяты именно из немого кино) выражая всю сложность этого процесса, – с револьвером в руке мечется туда-сюда, пытаясь застрелиться. Он пробует все возможные способы самострела – дуло в рот, к виску, к сердцу, - мучается, но так и не решается. Освещение делает сцену, обстановку черно-белой, киношной. Занавес опускается “на полуслове” всего этого.

Занавес.

ЧАСТЬ 5

Та же самая комната. На лицевой стене отсутствует афиша “ЧАЙКА” и портрет Чехова. На месте портрета плакат с изображением чайки в разрезе (наглядно показана пищеварительная система птицы, сердечно-сосудистая и т.д.) с подписью: ТЕЛО ЧАЙКИ В РАЗРЕЗЕ.

За столом сидят Сорин и Треплев. Треплев то и дело подходит к плакату на стене с линейкой и циркулем и замеряет тело нарисованной чайки. Затем он идет к столу, садится, отмечает что-то в тетради, берет печатный лист и пишет на нем: ЧАЙКА № 22. Затем этот печатный лист он передает Сорину, который, сидя в черных очках и перчатках, предварительно сверяясь с тетрадью, в которой Треплев фиксирует замеры, ножницами вырезает из этого листа силуэт чайки, который затем бросает на пол, где уже лежит двадцать один бумажный силуэт (бесформенные бумажные обрезки Сорин собирает отдельно, чтобы они не падали на пол и не смешивались с силуэтами чаек, и бросает их в урну).
Из-за кулис слышен перебор струн самисэна и плач японской флейты. Персонажи работают не спеша, сосредоточенно, как дзен-буддисты во время медитации.

«Чайка» — «комедия в четырех действиях» A.П. Чехова. Впервые опубликована в «Русской мысли» (1896, №12), вошла с последующими изменениями в сборник «Пьесы» (1897 г.) и издание А.Ф. Маркса (1901-1902 гг.).

Пьеса написана в Мелихове, что сказалось во многих реалиях и символах произведения. Впервые, как отмечают авторы комментария к «Чайке» в полном собрании сочинений и писем писателя, мотив подстреленной птицы появляется у драматурга еще в 1892 г. и именно здесь, в Мелихове. Одно из первых широко известных свидетельств о сочинении пьесы — письмо А.С. Суворину от 21 октября 1895 г. В дальнейшем в письме тому же адресату Чехов признавал, что написал пьесу «вопреки всем правилам» драматического искусства (ноябрь 1895 г.). В процессе работы «Чайка» претерпела характерную для Чехова-драматурга эволюцию: она освободилась от множества мелких, в основном бытовых деталей, многословия второстепенных персонажей. Жизнь, описываемая Чеховым в «Чайке», действительно поднялась на новую высоту (по словам Горького, до «одухотворенного и глубоко продуманного символа»). Символ чайки можно отнести не только к юной Нине Заречной с ее мечтами о сцене, но и к Треплеву — как трагическое предсказание его «прерванного полета». Между тем, символы у Чехова, как показала Э. Потоцкая, проходят в течение пьесы сложную эволюцию. Связанные со всем «подтекстовым сюжетом» — и «к концу пьесы символы, воплощавшие в себе конкретные мысли героев (чайка, Москва, вишневый сад), «дискредитируются», и положительные устремления героев высказываются прямо, без подтекста». Так, говоря «я — чайка», Нина Заречная уже поправляет себя: «Нет, не то... Я уже настоящая актриса...».

Исследователи источников сюжета «Чайки» B.Я. Лакшин и Ю.К. Авдеев среди прототипов образа Треплева в первую очередь называют И.И. Левитана (история его неудачного покушения на самоубийство, повторившаяся дважды), а также сына А.С. Суворина, действительно покончившего с собой. Среди возможных источников загадочной «декадентской пьесы» о Мировой Душе современными интерпретаторами называются сочинения Д.С. Мережковского, В.С. Соловьева, Марка Аврелия; само представление пьесы напоминает театральные опыты западноевропейской режиссуры, современной Чехову. В образе Нины Заречной можно обнаружить много общего с близкой знакомой Чехова Лией Стахиевной Мизиновой (история ее романа с И.И. Потапенко, черты которого в свою очередь автор придал Тригорину). Однако необходимо указать и на другое — многолетнюю и, скорее всего, безответную привязанность Мизиновой к самому Чехову. В образе Аркадиной многие «узнали» известную приму частной петербургской сцены, эффектную эмансипированную даму Л.Б. Яворскую (из ее письма Чехову, в частности, известно, что именно ей предназначал драматург свое произведение).

По свидетельству автора, в пьесу «Чайка» «когтем вцепилась цензура»: в основном претензии цензора И. Литвинова носили «нравственный» характер и касались оценки Треплевым отношений Аркадиной и Тригорина. С точки зрения писателей круга Чехова, правка эта (сделанная по указанию Литвинова) была минимальна. Зато гораздо более серьезные изменения пьеса претерпела во время постановки в Александринском театре по воле режиссера Евтихия Карпова и по желанию самого автора при подготовке издания в «Русской мысли». При создании окончательной редакции пьесы Чехов вымарывает те реплики, которые могли бы интерпретировать конфликт пьесы как личное столкновение Треплева с окружением (реплика «Я никому не мешаю жить, пусть же и они оставят меня в покое»), менее однозначными стали характеристики Аркадиной и Тригорина, уменьшился в объеме, стал более спокойным образ Медведенко. Последовав указанию режиссера Карпова, Чехов в журнальной редакции исключил повторное чтение Ниной монолога из треплевской пьесы перед гостями (в ответ на просьбу Маши, в сцене II действия).

Премьера «Чайки» Чехова в Александринском театре в Петербурге 17 октября 1896 г. вошла в историю как один из самых громких провалов. Причины его объяснялись современниками по-разному. Между тем многие, в том числе и сам автор, ждали неуспеха. Предчувствовала его и опытнейшая М.Г. Савина, отказавшаяся от роли Нины Заречной. Однако аргументы о «неудачной» публике, настроившейся на комедию, смеявшейся невпопад (например, в сцене чтения треплевской пьесы, после слов «Серой пахнет. Это что, так нужно?»), сегодня не могут быть приняты всерьез. (И.И. Потапенко и В.Ф. Комиссаржевская впоследствии в письмах к Чехову стремились его уверить, что последующие спектакли имели «большой успех»). Тем более, что едва ли не единый приговор выносила пьесе и премьерная критика. «Дикая пьеса», «не чайка, а какая-то дичь», «соколом летать ты, чайка, не берись» — эти «афоризмы» театральных рецензентов «Чайки» общеизвестны. Как показали в своих исследованиях С.Д. Балухатый (публикатор текста «Чайки» с мизансценами К.С. Станиславского), В.Н. Прокофьев, впервые, обратившийся к режиссерскому экземпляру В. Карпова, а затем К.Л. Рудницкий и многие современные толкователи данного сюжета, конфликт автора «Чайки» с театром был неизбежен: вся режиссерская партитура Е. Карпова подтверждает это: пьеса ставилась как мелодрама о «погубленной Чайке», в духе популярных романсов, и даже игра Комиссаржевской (о которой Чехов сказал: «...словно была в моей душе») ничего решающим образом не могла изменить. Именно «чеховское» в пьесе казалось режиссеру лишним и мелким. Отсюда характерные купюры режиссера в тексте экземпляра для Александринской сцены.

В суждениях о пьесе критика придерживалась театральных трафаретов, исходя из того, что, по выражению Немировича-Данченко, было «от знакомой сцены», — отсюда недоумение даже такого театрального аса, как А.Р. Кугель. Чехов резко изменил само представление о том, что сценично, а что нет. «Новый язык» его драматургии был недоступен театру в этой первой постановке. Очень немногие критики (например, А. Смирнов, выступивший со статьей «Театр душ» в «Самарской газете» 9 декабря 1897 г.) поняли, что Чехов «центр тяжести в своей драме стремился перенести с внешности вовнутрь, с поступков и событий во внешней жизни во внутренний психический мир...». Между тем среди зрителей первой премьеры «Чайки», после которой автор, по собственному признанию, «вылетел из театра, как бомба», были и такие, как А.Ф. Кони, увидевшие в пьесе «саму жизнь», «новое слово» драматического искусства. С настоятельными просьбами разрешить постановку пьесы в новом театре — Художественном — обращается к Чехову В.И. Немирович-Данченко.

Премьере пьесы в Московском Художественном театре 17 декабря 1898 г. суждено было открыть новую эру в истории театрального искусства. Именно после этого решающего события ранней истории МХТ Немирович-Данченко сказал: «Новый театр родился». К.С. Станиславский при работе над пьесой, по собственному его признанию, еще не глубоко понимал Чехова, но творческая интуиция подсказала ему многое при создании режиссерской партитуры «Чайки». Сама работа над чеховской пьесой внесла серьезную лепту в создание метода Художественного театра. Театр осознал Чехова, по слову Мейерхольда, как свой «второй лик». Роли в этом спектакле исполняли: О.Л. Книппер — Аркадина, В.Э. Мейерхольд — Треплев, М.Л. Роксанова — Нина Заречная, К.С. Станиславский — Тригорин, А.Р. Артем — Шамраев, М.П. Лилина — Маша, В.В. Лужский — Сорин. Задача, когда-то поставленная В.И. Немировичем-Данченко — реабилитировать чеховскую пьесу, дать «умелую, небанальную» постановку была выполнена полностью. Премьерный показ был подробно описан как участниками и создателями спектакля, так и многими именитыми зрителями. «Русская мысль», где пьеса была опубликована, констатировала успех «почти небывалый». «Чайка» стала первым опытом полифонической организации всей структуры драматического действия.

Обаяние спектакля Московского Художественного театра, его неповторимая атмосфера (термин, вошедший в театральную практику XX в. благодаря «Чайке») многим обязаны и художнику В.А. Симову с его филигранной отработкой сценических деталей, привнесением на сцену «миллиона мелочей», которые, по словам Немировича-Данченко, делают жизнь «теплой». Последний вспоминал о впечатлении, произведенном «Чайкой» на публику: «Жизнь развертывалась в такой откровенной простоте, что зрителям казалось неловко присутствовать: точно они подслушивали за дверью или подсматривали в окошко». Режиссура применила в спектакле принцип «четвертой стены», оказавший особенный эффект в сцене представления треплевской пьесы. Очень нравился А.П. Чехову нервный стиль Мейерхольда, сыгравшего в Треплеве своего рода парафраз собственной творческой судьбы. Между тем, исполнительница роли Нины Заречной, по словам автора, увидевшего спектакль значительно позже, весной 1899 г., «играла отвратительно». Остался Чехов недоволен и Станиславским — Тригориным, расслабленным, «как паралитик». Не понравились Чехову долгие паузы (впоследствии их назовут «мхатовскими») и лишние звуки, «мешающие людям разговаривать», которыми обильно уснастил Станиславский партитуру спектакля с целью создания атмосферы подлинности происходящего на сцене. По воспоминаниям Мейерхольда, Чехов настаивал на том, что «сцена требует известной условности». Но общее впечатление было хорошим. В письме к Чехову Горький приводил отзыв одного из зрителей спектакля МХТ, назвавшего «Чайку» «еретически-гениальной пьесой». Успех постановки Художественного театра имел обратное влияние на Александринский театр, где бывший актер МХТ М. Дарский возобновил «Чайку» в 1902 г.

Сценическая история «Чайки» в советский период была непростой. «На отношении к Чехову, — пишет Б. Зингерман, — особенно видно, как художественная культура, которая недавно казалась интимно-понятной, без которой не мыслилась современная жизнь, вдруг на какое-то время стала чрезвычайно далекой, чтоб не сказать чуждой». Пьеса в 1940-е гг. ставилась редко: спектакль-концерт А.Я. Таирова (Нина Заречная — А.Г. Коонен) и постановка Ю.А. Завадского в Театре имени Моссовета с известной в прошлом киноактрисой В. Караваевой в главной роли. Даже такие спектакли, как постановка Новосибирского «Красного факела», были отмечены печатью литературоведческих клише В.В. Ермилова, делившего героев Чехова на положительных и отрицательных.

В 1950— 1960-е гг. наблюдался мощный подъем интереса театра к Чехову. Этот натиск современной режиссуры сопровождался часто отрицанием мхатовского канона и упрощенно-социологического подхода к Чехову. Наиболее знаменит в этом смысле спектакль «Чайка», поставленный А.В. Эфросом в театре имени Ленинского комсомола в 1966 г. Режиссер увидел в пьесе столкновение «устоявшегося» и «неустоявшегося», «острейшую конфликтность», «смертельную борьбу рутинеров, захвативших власть в искусстве», против Треплева, на защиту которого явственно вставал автор спектакля. Постановка резко порывала с традицией лирического спектакля, отказывая многим героям Чехова в сочувствии, провозглашая «некоммуникабельность» как норму взаимоотношения людей.

Гамлетовские мотивы «Чайки» вышли на первый план в постановке Б.Н. Ливанова во МХАТ (1968 г.). (Впервые идея «Чайки» как «шекспировской пьесы» Чехова была выдвинута Н.Д. Волковым.) В этом романтическом спектакле, игравшемся в принципах дочеховского театра, поражала красота исполнителей ролей Нины и Треплева (С. Коркошко и О. Стриженов). Приниженными, опошлившимися выглядели персонажи «Чайки» О. Ефремова, поставленной в «Современнике» в 1970 г. В 1980—1990 гг. наметился переход к объемной полифонической трактовке пьесы (таковой стала «Чайка» О. Ефремова во МХАТ в 1980 г.), где режиссер фактически обратился к ранней редакции пьесы.

«Чайка» стала основой балета на музыку Р.К. Щедрина, поставленного на сцене Большого театра с М.М. Плисецкой в главной партии (1980 г.). Пьеса несколько раз экранизировалась (например, отечественный фильм Ю. Карасика 1970 г. и зарубежная киноверсия пьесы С. Люмета 1968 г.).

В зарубежном театре «Чайка» стала известна еще при жизни Чехова (в частности, благодаря переводам Р.М. Рильке). Ее сценическая жизнь в Англии и Франции началась с 1910-х гг. (Самая первая постановка чеховской «Чайки» на английском языке, по свидетельству П. Майлса, относится к 1909 г. — это был спектакль репертуарного театра Глазго.) Первым переводчиком пьес Чехова на английский язык был Джордж Колдерон. В 1936 г. «Чайку» ставил в Лондоне известный русский режиссер Ф.Ф. Комиссаржевский. В роли Нины выступила Пегги Эшкрофт, в роли Тригорина — Джон Гилгуд. На Западе в послевоенный период Чехова признают самым популярным русским драматургом. «Чайка» становится зеркалом, отражающим театральное время. Спектакль Тони Ричардсона с Ниной — Ванессой Редгрейв вносил в английскую чеховиану резкие, диссонансные ноты. Во Франции «Чайку» открыл для театра выходец из России Ж. Питоев, показавший пьесу парижской публике в 1921 г. (до того режиссер работал со своей труппой в Швейцарии и неоднократно обращался к драматургии Чехова, сам занимался его переводами). Режиссер стремился сосредоточиться на внутренней жизни персонажей. Как и в 1922 г., так и в новой редакции 1939 г. роль Нины исполняла Людмила Питоева. Впоследствии во Франции к пьесе обращались Саша Питоев, Андре Барсак, Антуан Витез. В 1980 г. на сцене «Комеди Франсэз» «Чайку» поставил чешский режиссер Отомар Крейча — в этом спектакле на первом плане была метафорически интерпретированная тема свободы творчества. В 1961 г. в Стокгольмском театре «Чайку» ставил известный кинорежиссер Ингмар Бергман.

Поделиться с друзьями:
Похожие публикации