Алексей пантелеев - рассказы о белочке и тамарочке. Рассказы о белочке и тамарочке
Леонид Пантелеев - советский писатель, которого любят взрослые и дети. Часто говорят, что Пантелеев обладал особенным даром. Рассказы его не требуют иллюстраций, так как писатель настолько чётко и образно писал свои произведения, что ребёнок погружался в новый, созданный автором, мир без помощи картинок. Он настолько хорошо писал для детей и о них, что их родители всегда делают свой выбор в пользу прочтения со своими детьми произведений именно этого автора. Многим, кто уже не раз слышал об авторе, интересно, какие рассказы писал Пантелеев.
Детство Леонида Пантелеева
Леонид Пантелеев родился 9 августа 1908 г. в Настоящее имя писателя - Алексей Иванович Еремеев. Его семья была религиозной, но, несмотря на это, его родители расстались во время Первой мировой войны. Вскоре отец Андрианович, уехал во Владимир, где провёл остаток жизни и скончался. Мать Алёши осталась одна растить троих детей, а на жизнь ей приходилось зарабатывать уроками музыки. В 1916 году будущий писатель поступил во 2-е Петроградское реальное училище, после чего очень тяжело заболел.
Через два года мать Алёши решила уехать со своими детьми в село Чельцово, чтобы спастись от голода в Петрограде. Там начала разворачиваться Гражданская война, и Еремеев заболел дифтеритом. После этого мать мальчика решила уехать к врачу в Ярославль, где их опять постигло несчастье. Там началось Ярославское восстание. Нужно отметить, что гостиница, в которой жил Алексей с матерью, постоянно обстреливалась, и мальчик несколько раз встречался с белогвардейцами. После таких страшных событий семья вновь вернулась в село, однако после подавления восстания мать приняла решение о возвращении в Ярославль. К счастью, тогда выяснилось, что парень совершенно здоров.
Первая работа и детский дом
В 1919 году мать Алексея уехала обратно в Петроград, а его брат Вася уехал жить, учиться и работать на ферму. Тогда Еремеев понял, что материальное обеспечение его семьи стало его обязанностью, и теперь необходимо искать работу. Сначала он стал торговать на базаре, однако потом Алексея отправили на ферму к его брату. Как делился сам Еремеев, там его сильно избивали и научили воровать. Поработав вместе с братом два месяца, Алексей сбежал к своей тёте. После этого парень отправился в Там он пробыл совсем недолго, потому что Алексей и его приятели ограбили склад. Из-за этого инцидента парня перевели в другой детский дом, откуда он сбежал в первый же день.
Тем, какие рассказы писал интересуются многие люди, которые знакомы с его биографией. Многие предполагают, что из-за трудного детства Пантелеев не мог писать добрые и хорошие детские рассказы.
Организация комсомола и первая книга Алексея
Еремеев принял решение о возвращении в Петроград. Сначала он задумал отправиться в Рыбинск на пароходе, однако с него высадили всех пассажиров, Лёша был вынужден идти до Казани пешком. Там он начал работать помощником сапожника и остался в городе на всё лето. Однако вскоре у Еремеева закончились деньги, и он опять стал воровать. Парня поймали и направили в Мензелинск, в детскую колонию. Оттуда он сбежал, после чего устроился курьером в финотдел.
К счастью, Алексея подобрала организация комсомола, которая предоставили парню жильё и отправила его учиться в профессиональную школу. Алексею было довольно сложно учиться там из-за огромного пробела в образовании, и поэтому он начал сочинять стихотворения и писать пьесы.
В 1925 году Алексей с Гришей Белых написал первую книгу под названием «Республика ШКиД». Книга была написана по его собственным впечатлениям, так как после продажи лампочек на базаре Алексея поймали и отправили в «Республику ШКиД». Это произведение вышло в свет только через 2 года после написания.
Какие рассказы писал автор?
Первая книга, написанная Леонидом Пантелеевым, называлась «Республика ШКиД». В ней автор описал все самые яркие события, произошедшие с ним в Школе имени Достоевского. В книге описано много смешных и драматических моментов, а где-то прослеживается трагизм.
Многим родителям, которые хотят познакомить своих детей с творчеством автора, интересно, какие рассказы писал Пантелеев. Художественные и научно-познавательные рассказы - произведения, которые чаще всего писал автор.
Автобиографические рассказы Леонида Пантелеева
На вопрос о том, какие рассказы писал Пантелеев, можно ответить, что проза автора практически всегда была автобиографической. Леонид был одним из немногих писателей, которые умело претворяли свою жизнь в рассказы, нравящиеся всем детям без исключения.
Многие родители, которые не знакомы с творчеством автора, интересуются, какие рассказы писал Леонид Пантелеев? Можно с уверенностью сказать, что писатель пользовался и до сих пор пользуется любовью у детей. Они с удовольствием читают его произведения, потому что Леонид знал, чем отличаются рассказы «о детях» и «для детей». Он умел писать так, что каждый ребёнок погружался в тот мир, который сумел создать автор.
Каждый, кто знаком с творчеством писателя, может с уверенностью сказать, какие рассказы писал Пантелеев. Жанры самых известных произведений автора:
- Научно-познавательные рассказы.
- Художественные рассказы.
Научно-познавательные и художественные произведения автора
«Рассказы о подвиге»
Стоит сказать, что своё творчество автор разделил на 2 группы: «Рассказы о подвиге», а также «Рассказы о детях». В цикл «Рассказов о подвиге» входят такие произведения, как: «Пакет», «Рассказы о Кирове», «Первый подвиг», «Приказ по дивизии», «В тундре», «Гвардии рядовой».
«Рассказы о детях»
Каждый, кто знаком с творчеством Леонида, может сказать, какие фантастические рассказы писал Пантелеев. Писателем написана книга под названием «Буква «Ты», которая собрала в себе все самые популярные и известные рассказы для детей: «Фенька», «Честное слово», «Рассказы о Белочке и Тамарочке» и «Буква «Ты». Каждому ребёнку нравятся рассказы Леонида Пантелеева, который хорошо знал, как достучаться к малышу.
Именно эти рассказы автора написаны как бы «на другом языке». Они имеют совсем другую стилистику, а каждый герой произведений имеет свой характер. В «Рассказах для детей» можно увидеть, как автор убеждается в том, насколько ощутима разница восприятия мира ребёнком и взрослым.
Нужно сказать, что не менее популярными являются такие рассказы Пантелеева, как «Наша Маша», «Ночка», «Долорес» и т. д. Первый из них - дневник автора, который он вёл на протяжении многих лет. Эту книгу можно назвать неким «руководством» для всех родителей.
Многие родители, которые интересуются творчеством авторов, пишущих для детей, задаются вопросом о том, какие рассказы писал Л. Пантелеев. Он один из самых популярных авторов, которого знает и любит практически каждый ребёнок.
Автобиографический роман «Лёнька Пантелеев»
Многим читателям, которые знакомы с биографией автора, интересно узнать, какие рассказы писал Леонид Пантелеев. Художественные произведения автор умел писать очень искусно, поэтому его творчество надолго полюбилось многим детям и их родителям.
Одним из самых известных произведений Алексея является «Лёнька Пантелеев». Роман описывает события, которые происходили с десятилетним мальчиком во времена Гражданской войны. Ребёнку приходилось воровать, а также жить среди беспризорников.
Несложно разобраться в том, какие рассказы писал Пантелеев. Художественные и научно-познавательные, а также художественно-исторические произведения были любимыми стилями писателя. Он любил говорить читателю чистую правду, которая, безусловно, не оставляет равнодушным ни одного из них. Рассказы для детей написаны настолько интересно, что ни одни ребёнок не может оторваться от их прочтения. Леонид Пантелеев - один из самых талантливых писателей, который через свои произведения общался с каждым читателем и рассказывал ему много интересного из своей жизни. Нельзя не сказать, что некоторые рассказы, а также повести Леонида были экранизированы.
Пантелеев Алексей Иванович (Пантелеев Л)
Алексей Иванович Пантелеев
(Л.Пантелеев)
Рассказы о Белочке и Тамарочке
Испанские шапочки
Большая стирка
У одной мамы было две девочки.
Одна девочка была маленькая, а другая побольше. Маленькая была беленькая, а побольше - черненькая. Беленькую звали Белочка, а черненькую Тамарочка.
Девочки эти были очень непослушные.
Летом они жили на даче.
Вот они раз приходят и говорят:
Мама, а мама, можно нам сходить на море - покупаться?
А мама им отвечает:
С кем же вы пойдете, доченьки? Я идти не могу. Я занята. Мне надо обед готовить.
А мы, - говорят, - одни пойдем.
Как это одни?
Да так. Возьмемся за руки и пойдем.
А вы не заблудитесь?
Нет, нет, не заблудимся, не бойся. Мы все улицы знаем.
Ну, хорошо, идите, - говорит мама. - Но только смотрите, купаться я вам запрещаю. По воде босичком походить - это можете. В песочек поиграть это пожалуйста. А купаться - ни-ни.
Девочки ей обещали, что купаться не будут.
Взяли они с собой лопатку, формочки и маленький кружевной зонтик и пошли на море.
А у них были очень нарядные платьица. У Белочки было платьице розовенькое с голубеньким бантиком, а у Тамарочки - наоборот - платьице было голубенькое, а бант розовый. Но зато у них у обеих были совсем одинаковые синенькие испанские шапочки с красными кисточками{376}.
Когда они шли по улице, все останавливались и говорили:
Вы посмотрите, какие красивые барышни идут!
А девочкам это приятно. Они еще и зонтик над головой раскрыли: чтобы еще красивее было.
Вот они пришли на море. Стали сначала играть в песочек. Стали колодцы копать, песочные пирожки стряпать, песочные домики строить, песочных человечков лепить...
Играли они, играли - и стало им очень жарко.
Тамарочка говорит:
Знаешь что, Белочка? Давай выкупаемся!
А Белочка говорит:
Ну что ты! Ведь мама нам не позволила.
Ничего, - говорит Тамарочка. - Мы потихоньку. Мама и не узнает даже.
Девочки они были очень непослушные.
Вот они быстренько разделись, сложили свою одежку под деревом и побежали в воду.
А пока они там купались, пришел вор и украл всю их одежку. И платьица украл, и штанишки украл, и рубашки, и сандалики, и даже испанские шапочки с красными кисточками украл. Оставил он только маленький кружевной зонтик и формочки. Зонтик ему не нужен - он ведь вор, а не барышня, а формочки он просто не заметил. Они в стороне лежали - под деревом.
А девочки и не видели ничего.
Они там купались - бегали, брызгались, плавали, ныряли...
А вор в это время тащил их белье.
Вот девочки выскочили из воды и бегут одеваться. Прибегают и видят ничего нет: ни платьиц, ни штанишек, ни рубашек. Даже испанские шапочки с красными кисточками пропали.
Девочки думают:
"Может быть, мы не на то место пришли? Может быть, мы под другим деревом раздевались?"
Но - нет. Видят - и зонтик здесь, и формочки здесь.
Значит, они здесь раздевались, под этим деревом.
И тут они поняли, что у них одежку украли.
Сели они под деревом на песочек и стали громко рыдать.
Белочка говорит:
Тамарочка! Милая! Зачем мы мамочку не послушались! Зачем мы купаться пошли! Как же мы с тобой теперь домой попадем?
А Тамарочка и сама не знает. Ведь у них даже трусов не осталось. Неужели им домой голыми придется идти?
А дело уже к вечеру было. Уж холодно стало. Ветер начинал дуть.
Видят девочки - делать нечего, надо идти. Озябли девочки, посинели, дрожат.
Подумали они, посидели, поплакали и пошли домой.
А дом у них был далеко. Нужно было идти через три улицы.
Вот видят люди: идут по улице две девочки. Одна девочка маленькая, а другая - побольше. Маленькая девочка - беленькая, а побольше - черненькая. Беленькая зонтик несет, а у черненькой в руках сетка с формочками.
И обе девочки идут совершенно голые.
И все на них смотрят, все удивляются, пальцами показывают.
Смотрите, - говорят, - какие смешные девчонки идут!
А девочкам это неприятно. Разве приятно, когда все на тебя пальцами показывают?!
Вдруг видят - стоит на углу милиционер. Фуражка у него белая, рубашка белая и даже перчатки на руках - тоже беленькие.
Он видит - идет толпа.
Он вынимает свисток и свистит. Тогда все останавливаются. И девочки останавливаются. И милиционер спрашивает:
Что случилось, товарищи?
А ему отвечают:
Вы знаете, что случилось? Голые девочки по улицам ходят.
Он говорит:
Эт-то что такое? А?! Кто вам позволил, гражданки, голышом по улицам бегать?
А девочки так испугались, что и сказать ничего не могут. Стоят и сопят, как будто у них насморк.
Милиционер говорит:
Вы разве не знаете, что по улицам бегать голышом нельзя? А?! Хотите я вас за это сейчас в милицию отведу? А?
А девочки еще больше испугались и говорят:
Нет, не хотим. Не надо, пожалуйста. Мы не виноваты. Нас обокрали.
Кто вас обокрал?
Девочки говорят:
Мы не знаем. Мы в море купались, а он пришел и украл всю нашу одежду.
Ах вот оно как! - сказал милиционер.
Потом подумал, спрятал обратно свисток и говорит:
Вы где живете, девочки?
Они говорят:
Мы вот за тем углом - в зелененькой дачке живем.
Ну, вот что, - сказал милиционер. - Бегите тогда скорей на свою зелененькую дачку. Наденьте на себя что-нибудь теплое. И никогда больше голые по улицам не бегайте...
Девочки так обрадовались, что ничего не сказали и побежали домой.
А в это время их мама накрывала в саду на стол.
И вдруг она видит - бегут ее девочки: Белочка и Тамарочка. И обе они совсем голые.
Мама так испугалась, что уронила даже глубокую тарелку.
Мама говорит:
Девочки! Что это с вами? Почему вы голые?
А Белочка ей кричит:
Мамочка! Знаешь, - нас обокрали!!!
Как обокрали? Кто же вас раздел?
Мы сами разделись.
А зачем же вы раздевались? - спрашивает мама.
А девочки и сказать ничего не могут. Стоят и сопят.
Вы что? - говорит мама. - Вы, значит, купались?
Да, - говорят девочки. - Немножко купались.
Мама тут рассердилась и говорит:
Ах вы, негодницы этакие! Ах вы, непослушные девчонки! Во что же я вас теперь одевать буду? Ведь у меня же все платья в стирке...
Потом говорит:
Ну, хорошо! В наказание вы у меня теперь всю жизнь так ходить будете.
Девочки испугались и говорят:
А если дождь?
Ничего, - говорит мама, - у вас зонтик есть.
А зимой?
И зимой так ходите.
Белочка заплакала и говорит:
Мамочка! А куда ж я платок носовой класть буду? У меня ж ни одного кармашка не осталось.
Вдруг открывается калитка и входит милиционер. И несет какой-то беленький узелок.
Он говорит:
Это здесь девочки живут, которые по улицам голые бегают?
Мама говорит:
Да, да, товарищ милиционер. Вот они, эти непослушные девчонки.
Милиционер говорит:
Тогда вот что. Тогда получайте скорей ваши вещи. Я вора поймал.
Развязал милиционер узелок, а там - что вы думаете? Там все их вещи: и голубенькое платьице с розовым бантом, и розовенькое платьице с голубым бантом, и сандалики, и чулочки, и трусики. И даже платки носовые в кармашках лежат.
А где же испанские шапочки? - спрашивает Белочка.
А испанские шапочки я вам не отдам, - говорит милиционер.
А почему?
А потому, - говорит милиционер, - что такие шапочки могут носить только очень хорошие дети... А вы, как я вижу, не очень хорошие...
Да, да, - говорит мама. - Не отдавайте им, пожалуйста, этих шапочек, пока они маму слушаться не будут.
Будете маму слушаться? - спрашивает милиционер.
Будем, будем! - закричали Белочка и Тамарочка.
Ну, смотрите, - сказал милиционер. - Я завтра приду... Узнаю.
Так и ушел. И шапочки унес.
А что завтра было - еще неизвестно. Ведь завтра-то - его еще не было. Завтра - оно завтра будет.
ИСПАНСКИЕ ШАПОЧКИ
А на другой день Белочка и Тамарочка проснулись - и ничего не помнят. Как будто вчера и не было ничего. Как будто они и купаться без спросу не ходили, и по улицам голые не бегали, - и про вора, и про милиционера, и про все на свете забыли.
Проснулись они в этот день очень поздно и давай, как всегда, в кроватках возиться, давай подушками кидаться, давай шуметь, петь, кувыркаться.
Мама приходит и говорит:
Девочки! Что это с вами? Как вам не стыдно! Почему вы так долго копаетесь? Завтракать надо!
А девочки ей говорят:
Мы не хотим завтракать.
Как это не хотите? Вы разве не помните, что вы вчера обещали милиционеру?
А что? - говорят девочки.
Вы обещали ему вести себя хорошо, слушаться маму, не капризничать, не шуметь, не кричать, не ссориться, не безобразничать.
В эту книгу, написанную автором знаменитой «Республики Шкид», вошли рассказы о детях: «Честное слово», «Новенькая», «Главный инженер», «Первый подвиг», «Буква „ты“» и другие, а также стихи и сказки. Все они уже давно стали классикой и по праву входят в золотой фонд детской литературы. Статья Л. Пантелеева «Как я стал детским писателем» печатается в сокращении. Для среднего школьного возраста.
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Честное слово (сборник) (Леонид Пантелеев, 2014) предоставлен нашим книжным партнёром - компанией ЛитРес .
Рассказы о детях
Честное слово
Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живёт, и кто его папа и мама. В потёмках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застёгиваются где-то на животе.
Как-то летом я зашёл в садик, – я не знаю, как он называется, – на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.
Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.
Я боялся, что сад закроется, и шёл очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.
Я свернул на боковую дорожку – там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около её стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.
Я подошёл и окликнул его:
– Эй, что с тобой, мальчик?
Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голову, посмотрел на меня и сказал:
– Ничего.
– Как это ничего? Тебя кто обидел?
– Так чего ж ты плачешь?
Ему ещё трудно было говорить, он ещё не проглотил всех слёз, ещё всхлипывал, икал, шмыгал носом.
– Давай пошли, – сказал я ему. – Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.
И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдёрнул руку и сказал:
– Не могу.
– Что не можешь?
– Идти не могу.
– Как? Почему? Что с тобой?
– Ничего, – сказал мальчик.
– Ты что – нездоров?
– Нет, – сказал он, – здоров.
– Так почему ж ты идти не можешь?
– Я – часовой, – сказал он.
– Как часовой? Какой часовой?
– Ну, что вы – не понимаете? Мы играем.
– Да с кем же ты играешь?
Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:
– Не знаю.
Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик всё-таки болен и что у него голова не в порядке.
– Послушай, – сказал я ему. – Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь – с кем?
– Да, – сказал мальчик. – Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привёл меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад – в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдёшь».
– Ну, я и сказал: «Честное слово – не уйду».
– Ну и что?
– Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.
– Так, – улыбнулся я. – А давно они тебя сюда поставили?
– Ещё светло было.
– Так где же они?
Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:
– Я думаю – они ушли.
– Как ушли?
– Забыли.
– Так чего ж ты тогда стоишь?
– Я честное слово сказал…
Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось – хоть лопни. А игра это или не игра – всё равно.
– Вот так история получилась! – сказал я ему. – Что же ты будешь делать?
– Не знаю, – сказал мальчик и опять заплакал.
Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул, взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдёшь, этих мальчишек?…
Они уж небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.
А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось…
– Ты, наверно, есть хочешь? – спросил я у него.
– Да, – сказал он, – хочу.
– Ну, вот что, – сказал я, подумав. – Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.
– Да, – сказал мальчик. – А это можно разве?
– Почему же нельзя?
– Вы же не военный.
Я почесал затылок и сказал:
– Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник…
И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чём же дело? Надо, значит, идти искать военного.
Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», – а сам, не теряя времени, побежал к выходу…
Ворота ещё не были закрыты, ещё сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.
Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдёт ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то чёрные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошёл высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелёными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.
Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел – за углом, на трамвайной остановке – защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, ещё никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу – к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.
Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:
– Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!
Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:
– В чём дело?
– Видите ли, в чём дело, – сказал я. – Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет…
Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.
– При чём же тут я? – сказал он.
Трамвай его ушёл, и он смотрел на меня очень сердито. Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чём дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:
– Идёмте, идёмте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?
Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.
В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять – но на этот раз очень тихо – плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:
– Ну вот, я привёл начальника.
Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.
– Товарищ караульный, – сказал командир, – какое вы носите звание?
– Я – сержант, – сказал мальчик.
– Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.
Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:
– А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звёздочек…
– Я – майор, – сказал командир.
И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:
– Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.
И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.
И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.
Не успели мы втроём выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.
Майор протянул мальчику руку.
– Молодец, товарищ сержант, – сказал он. – Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.
Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья».
А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.
Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.
– Может быть, тебя проводить? – спросил я у него.
– Нет, я близко живу. Я не боюсь, – сказал мальчик.
Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему действительно нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.
А когда он вырастет… Ещё не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.
Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.
И я ещё раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.
Новенькая
На улицах ещё не совсем рассвело, и синие лампочки ещё горели у подъездов и над воротами домов, а Володька Бессонов уже бежал в школу. Бежал он очень быстро – во-первых, потому, что на улице было холодно: говорят, что таких морозов, как в этом, 1940 году, в Ленинграде не было уже сто лет; а во-вторых, Володьке очень хотелось самым первым явиться сегодня в класс. Вообще-то он не был особенно прилежным и выдающимся мальчиком. В другое время он, пожалуй, и опоздать не постеснялся бы. А тут – в первый день после каникул – было почему-то здорово интересно прийти именно первым и потом на каждом шагу и где только можно говорить:
– А вы знаете, я сегодня первый пришёл!..
Он даже не остановился, чтобы посмотреть на огромные, выкрашенные в белую краску танки, которые, покачиваясь и оглушительно громыхая, проходили в это время по улице. Да это было и не очень-то интересно – танков теперь в городе было, пожалуй, побольше, чем трамваев.
На одну минуту только остановился Володька на углу – послушать радио. Передавали оперативную сводку штаба Ленинградского военного округа. Но и тут ничего интересного не было сегодня: поиски разведчиков и на отдельных участках фронта ружейно-пулемётная и артиллерийская перестрелка…
В раздевалке тоже ещё горела синяя лампочка. Старая нянюшка дремала, положив голову на деревянный прилавок, около пустых вешалок.
– Здрасти, нянечка! – заорал Володька, кидая свой портфель на прилавок.
Старуха испуганно вскочила и захлопала глазами.
– С добрым утром вас! Хорошего аппетита! – затараторил Володька, снимая пальто и галоши. – Что? Не ждали? А я ведь, вы знаете, первый пришёл!!!
– А вот и врёшь, балаболка, – сказала старуха, потягиваясь и зевая.
Володька оглянулся и увидел на соседней вешалке маленькое девичье пальто с белым, кошачьим или заячьим, воротником.
«Эх, надо же! – подумал он с досадой. – Какая-то фыфра обскакала на полкилометра…»
Он попытался по виду определить, чьё это пальто. Но что-то не мог вспомнить, чтобы у какой-нибудь девочки в их классе было пальто с заячьим воротником.
«Значит, это из другого класса девчонка, – подумал он. – Ну, а из чужого класса не считается. Всё равно я первый».
И, пожелав нянюшке «спокойной ночи», он подхватил свой портфель и поскакал наверх.
… В классе за одной из первых парт сидела девочка. Это была какая-то совсем незнакомая девочка – маленькая, худенькая, с двумя белокурыми косичками и с зелёными бантиками на них. Увидев девочку, Володька подумал, что он ошибся и заскочил не в свой класс. Он даже попятился обратно к двери. Но тут он увидел, что класс этот – никакой не чужой, а его собственный, четвёртый класс – вон на стене висит рыжий кенгуру с поднятыми лапами, вон коллекция бабочек в ящике за стеклом, вон его собственная, Володькина, парта.
– С добрым утром! – сказал Володька девочке. – Хорошего аппетита. Как вы сюда попали?
– Я – новенькая, – сказала девочка очень тихо.
– Ну? – удивился Володька. – А почему – зимой? А чего ж ты так рано?
Девочка ничего не сказала и пожала плечами.
– Может быть, ты не в тот класс пришла? – сказал Володька.
– Нет, в этот, – сказала девочка. – В четвёртый «Б».
Володька подумал, почесал затылок и сказал:
– Чур, я тебя первый увидел.
Он прошёл к своей парте, внимательно осмотрел её, потрогал для чего-то крышку, – всё было в порядке; и крышка открывалась и закрывалась, как полагается.
В это время в класс вошли две девочки. Володька захлопнул парту и закричал:
– Кумачёва, Шмулинская! Здравствуйте! С добрым утром! У нас новенькая!.. Я её первый увидел…
Девочки остановились и тоже с удивлением посмотрели на новенькую.
– Правда? Новенькая?
– Да, – сказала девочка.
– А почему ты зимой? А как тебя зовут?
– Морозова, – сказала девочка.
Тут появилось ещё несколько человек. Потом ещё.
И всем Володька объявлял:
– Ребята! У нас новенькая! Её зовут Морозова. Я её первый увидел.
Новенькую обступили. Стали разглядывать, расспрашивать. Сколько ей лет? И как её зовут? И почему она зимой поступает в школу?
– Я не тутэшняя – потому, – сказала девочка.
– Что значит «не тутэшняя»? Ты что – не русская?
– Нет, русская. Только я с Украины приихала.
– С какой? С Западной?
– Нет. С Восточной, – сказала девочка.
Отвечала она очень тихо и коротко и, хотя не смущалась нисколько, была какая-то грустная, рассеянная, и всё время казалось, что ей хочется вздохнуть.
– Морозова, хочешь, давай будем сидеть со мной? – предложила ей Лиза Кумачёва. – У меня место свободное.
– Давай, всё равно, – сказала новенькая и пересела на Лизину парту.
В этот день почти весь класс явился раньше, чем обычно. Каникулы в этом году тянулись почему-то необыкновенно долго и томительно.
Ребята не виделись всего две недели, но за это время у каждого накопилось новостей больше, чем в другое время за всё лето.
Волька Михайлов ездил с отцом в Териоки, видел взорванные и сожжённые дома и слышал – правда, издалека – настоящие артиллерийские выстрелы. У Любы Казанцевой бандиты ограбили сестру, сняли с неё меховую жакетку, когда она возвращалась вечером домой с фабрики. У Жоржика Семёнова ушёл добровольцем на войну с белофиннами брат, известный лыжник и футболист. А у Володьки Бессонова хотя своих новостей и не было, зато он «своими ушами» слышал, как в очереди одна старуха говорила другой, будто «своими глазами» видела, как в Парголове около кладбища постовой милиционер сбил из нагана финский бомбардировщик…
Володьке не поверили, знали, что он балаболка, но всё-таки дали ему поврать, потому что всё-таки это было интересно и потому ещё, что он очень смешно об этом рассказывал.
Заговорившись, ребята забыли о новенькой и не заметили, как прошло время. А за окнами уже совсем рассвело, и вот в коридоре зазвенел звонок, зазвенел как-то особенно – громко и торжественно.
Ребята быстрее, чем обычно, расселись по партам. В это время в класс вбежала запыхавшаяся длинноногая Вера Макарова.
– Ребята! – закричала она. – Вы знаете… Новость!..
– Что? Что такое? Какая? – закричали вокруг.
– Вы знаете… у нас… у нас… новенькая…
– Ха! – захохотали ребята. – Новость! Давно без тебя знаем…
– Новенькая учительница, – сказала Вера.
– Учительница?
– Ага. Вместо Элеоноры Матвеевны будет. Ой, вы бы видели! – Вера всплеснула своими длинными руками. – Хорошенькая… Молоденькая… Глаза голубые, а волосы…
Ей не пришлось дорисовывать портрет новой учительницы. Открылась дверь, и на пороге появилась она сама – действительно очень молодая, голубоглазая, с двумя золотистыми косами, заплетёнными, как венок, вокруг головы.
Ребята поднялись ей навстречу, и в тишине какая-то девочка громко прошептала своей соседке:
– Ой, и правда, какая хорошенькая!..
Учительница чуть заметно улыбнулась, подошла к своему столику, положила портфель и сказала:
– Здравствуйте, ребята. Вот вы какие! А мне говорили, что вы – маленькие. Садитесь, пожалуйста.
Ребята сели. Учительница прошлась по классу, остановилась, опять улыбнулась и сказала:
– Ну, давайте познакомимся. Меня зовут Елизавета Ивановна. А вас?
Ребята засмеялись. Учительница прошла к столу и раскрыла журнал.
– О, да вас тут много. Ну, давайте всё-таки знакомиться. Антонова – кто это?
– Я! – сказала Вера Антонова, поднимаясь.
– Ну, расскажи мне немножко о себе, – сказала учительница, присаживаясь к столу. – Как тебя зовут? Кто твои папа и мама? Где ты живёшь? Как ты учишься?
– Учусь – ничего, хорошо, – сказала Вера.
Ребята зафыркали.
– Ну, садись, – усмехнулась учительница. – Поживём – увидим. Следующий – Баринова!
– А тебя как зовут?
Баринова сказала, что её зовут Тамара, что живёт она в соседнем доме, что мама у неё буфетчица, а папа умер, когда она ещё была маленькая.
Пока она это рассказывала, Володька Бессонов нетерпеливо ёрзал на своей парте. Он знал, что его фамилия – следующая, и не мог дождаться очереди.
Не успела учительница вызвать его, как он вскочил и затараторил:
– Меня зовут Володя. Мне одиннадцать лет. Мой папа – парикмахер. Я живу угол Обводного канала и Боровой. У меня есть собака Тузик…
– Тихо, тихо, – улыбнулась учительница. – Ладно, садись, хватит, о Тузике ты мне после расскажешь. А то я с твоими товарищами не успею познакомиться.
Так она постепенно, по алфавиту, опросила полкласса. Наконец подошла очередь новенькой.
– Морозова! – выкликнула учительница.
Со всех сторон закричали:
– Это новенькая! Елизавета Ивановна, она новенькая. Она сегодня первый раз.
Учительница внимательно посмотрела на маленькую, худенькую девочку, поднявшуюся из-за своей парты, и сказала:
– Ах, вот как?
– Елизавета Ивановна! – закричал Володька Бессонов, поднимая руку.
– Ну, что?
– Елизавета Ивановна, эта девочка новенькая. Её зовут Морозова. Я её сегодня первый увидел…
– Да, да, – сказала Елизавета Ивановна. – Мы уже слышали об этом. Ну, что ж, Морозова, – обратилась она к новенькой, – расскажи и ты нам о себе. Это будет интересно не только мне, но и твоим новым товарищам.
Новенькая тяжело вздохнула и посмотрела куда-то в сторону, в угол.
– Меня зовут Валя, – сказала она. – Мне будет скоро двенадцать лет. Я родилась у Киеви и там жила – с папой и мамой. А потом…
Тут она запнулась и совсем тихо, одними губами сказала:
– Потом мой папа…
Что-то мешало ей говорить.
Учительница вышла из-за стола.
– Хорошо, Морозова, – сказала она, – хватит. Ты после расскажешь.
Но было уже поздно. У новенькой задрожали губы, она повалилась на парту и громко, на весь класс заплакала.
Ребята повскакали со своих мест.
– Что с тобой? Морозова! – крикнула учительница.
Новенькая не отвечала. Она уткнулась лицом в сложенные на парте руки и делала всё, чтобы сдержать слёзы, но, как ни старалась, как ни сжимала зубы, – слёзы всё текли и текли, и плакала она всё громче и всё безутешнее.
Учительница подошла к ней и положила руку ей на плечо.
– Ну, Морозова, – сказала она, – милая, ну, успокойся…
– Елизавета Ивановна, может быть, она больная? – сказала ей Лиза Кумачёва.
– Нет, – ответила учительница.
Лиза взглянула на неё и увидела, что учительница стоит, закусив губу, и что глаза у неё стали мутные, и что она тяжело и порывисто дышит.
– Морозова… не надо, – сказала она и погладила новенькую по голове.
В это время за стеной зазвенел звонок, и учительница, ни слова не сказав, повернулась, подошла к своему столу, взяла портфель и быстро вышла из класса.
Новенькую со всех сторон окружили. Стали её теребить, уговаривать, успокаивать. Кто-то побежал в коридор за водой, и когда она, стуча зубами, сделала несколько глотков из жестяной кружки, она успокоилась немножко и даже сказала «спасибо» тому, кто ей принёс воду.
– Морозова, ты что? Что с тобой? – спрашивали вокруг.
Новенькая не отвечала, всхлипывала, глотала слёзы.
– Да что с тобой? – не отставали ребята, наседая со всех сторон на парту.
– Ребята, уйдите! – отталкивала их Лиза Кумачёва. – Ну, как вам не стыдно! Мало ли… может быть, у неё кто-нибудь умер.
Эти слова подействовали и на ребят и на новенькую. Новенькая опять повалилась на парту и ещё громче заплакала, а ребята смутились, замолчали и стали понемногу расходиться.
Когда, после звонка, Елизавета Ивановна снова появилась в классе, Морозова уже не всхлипывала, только изредка шмыгала носом и сжимала в руке маленький, промокший до последней ниточки платок.
Учительница ей ничего больше не сказала и сразу же приступила к уроку.
Вместе со всем классом новенькая писала диктовку. Собирая тетради, Елизавета Ивановна остановилась около её парты и негромко спросила:
– Ну как, Морозова?
– Хорошо, – пробурчала новенькая.
– Может быть, тебе лучше всё-таки пойти домой?
– Нет, – сказала Морозова и отвернулась.
Больше за весь день Елизавета Ивановна к ней не обращалась и не вызывала её ни на русском, ни на арифметике. Товарищи тоже оставили её в покое.
В конце концов, что тут такого особенно интересного в том, что маленькая девочка заплакала на уроке? О ней просто забыли. Только Лиза Кумачёва почти каждую минуту спрашивала у неё, как она себя чувствует, и новенькая или говорила ей «спасибо», или ничего не отвечала, а только кивала головой.
Кое-как досидела она до конца уроков, и не успел отзвенеть последний звонок, как она торопливо собрала свои книжки и тетради, затянула их ремешком и побежала к выходу.
У вешалки, постукивая номерком о прилавок, уже стоял Володька Бессонов.
– Вы знаете, нянечка, – говорил он, – у нас в классе новенькая. Её зовут Морозова. Она с Украины приехала. С Восточной… Вот она! – сказал он, увидев Морозову. Потом посмотрел на неё, сморщил нос и сказал: – Что, плакса-вакса, не удалось обскакать? Я всё-таки первый ухожу. Да-с…
Новенькая взглянула на него с удивлением, а он прищёлкнул языком, повернулся на каблуках и стал натягивать пальто – как-то по-особенному, всовывая руки в оба рукава сразу.
Из-за Володьки новенькой не удалось уйти незамеченной из школы. Пока она одевалась, в раздевалке набился народ.
Застёгивая на ходу коротенькое пальтецо с белым заячьим воротником, она вышла на улицу. Почти следом за ней выбежала на улицу Лиза Кумачёва.
– Морозова, тебе в какую сторону? – сказала она.
– Мне – сюда, – показала налево новенькая.
– Ой, по пути значит, – сказала Лиза, хотя идти ей нужно было совсем в другую сторону. Просто ей очень хотелось поговорить с новенькой.
– Ты на какой улице живёшь? – спросила она, когда они дошли до угла.
– А что? – спросила новенькая.
– Ничего… Просто так.
– На Кузнечном, – сказала новенькая и зашагала быстрее. Лиза еле-еле поспевала за ней.
Ей очень хотелось как следует расспросить новенькую, но она не знала, с чего начать.
– Правда, Елизавета Ивановна хорошенькая? – сказала она.
Новенькая помолчала и спросила:
– Это какая Елизавета Ивановна? Учительница?
– Да. Правда, она чудная?
– Ничего, – пожала плечами новенькая.
Здесь, на улице, в своём лёгком пальтишке она казалась ещё меньше, чем в классе. Нос и всё лицо у неё на морозе страшно покраснели. Лиза решила, что лучше всего заговорить для начала о погоде.
– У вас что – на Украине – теплее или холоднее? – сказала она.
– Трохи теплей, – сказала новенькая. Вдруг она убавила шаг, посмотрела на свою спутницу и сказала: – Скажи, это очень глупо, що я так ревела сегодня у классе?
– Ну почему? – пожала плечами Лиза. – У нас тоже девочки плачут… А ты почему плакала, что у тебя случилось, а?
Она думала почему-то, что новенькая ей не ответит.
Но та посмотрела на Лизу и сказала:
– У меня папа пропал.
Лиза даже остановилась от удивления.
– Как пропал? – сказала она.
– Он – лётчик, – сказала новенькая.
– А где он – в Киеве пропал?
– Нет, здесь – на фронте…
Лиза открыла рот.
– Он что у тебя – на войне?
– Ну да, конечно, – сказала новенькая, и Лиза, посмотрев на неё, увидела, что в её глазах опять блестят слёзы.
– А как же он пропал?
– Ну, как вообще на войне пропадают. Улетел, и никто не знает, що с ним. Одиннадцать дней от него писем не было.
– Может быть, некогда ему? – неуверенно сказала Лиза.
– Ему и всегда некогда, – сказала новенькая. – А он всё-таки в декабре оттуда восемь листиков прислал.
– Да, – сказала Лиза и покачала головой. – А вы когда, давно из Киева приехали?
– Мы сразу, вместе с ним приихалы, як только война началась – на третий день.
– И мама твоя приехала?
– Конечно.
– Ох, наверно, она тоже волнуется! – сказала Лиза. – Плачет, наверно, да?
– Нет, – сказала новенькая. – Моя мама умиет не плакать… – Она посмотрела на Лизу, сквозь слёзы усмехнулась и сказала: – А я вот не умию…
Лиза хотела сказать ей что-нибудь хорошее, тёплое, утешительное, но в эту минуту новенькая остановилась, протянула ей руку и сказала:
– Ну, до свиданья, теперь я одна пойду.
– Почему? – удивилась Лиза. – Это ж ещё не Кузнечный. Я тебя провожу.
– Нет, нет, – сказала новенькая и, торопливо пожав Лизину руку, побежала дальше одна.
Лиза видела, как она свернула за угол – в Кузнечный переулок. Из любопытства Лиза тоже дошла до угла, но когда она заглянула в переулок – новенькой там уже не было.
На следующее утро Валя Морозова пришла в школу очень поздно, перед самым звонком. Когда она появилась в классе, там сразу стало очень тихо, хотя за минуту до этого стоял такой гвалт, что в окнах звенели стёкла, а мёртвые бабочки в классной коллекции шевелили крылышками, как живые. По тому, как участливо и жалостливо все на неё посмотрели, новенькая поняла, что Лиза Кумачёва уже успела рассказать о вчерашнем их разговоре на улице. Она покраснела, смутилась, пробормотала «здравствуйте», и весь класс, как один человек, ответил ей:
– Здравствуй, Морозова!
Ребятам, конечно, было очень интересно узнать, что у неё слышно нового и нет ли известий от отца, но никто не спросил у неё об этом, и только Лиза Кумачёва, когда новенькая уселась рядом с ней за парту, негромко сказала:
– Что, нет?
Морозова покачала головой и глубоко вздохнула.
За ночь она ещё больше осунулась и похудела, но, как и вчера, жиденькие белокурые косички её были тщательно заплетены, и в каждой из них болтался зелёный шёлковый бантик.
Когда зазвенел звонок, к парте, где сидели Морозова и Кумачёва, подошёл Володька Бессонов.
– Здравствуй, Морозова. С добрым утром, – сказал он. – Сегодня погода хорошая. Двадцать два градуса только. А вчера двадцать девять было.
– Да, – сказала Морозова.
Володька постоял, помолчал, почесал затылок и сказал:
– А что, интересно, Киев большой город?
– Большой.
– Больше Ленинграда?
– Меньше.
– Интересно, – сказал Володька, помотав головой. Потом он ещё помолчал и сказал: – А как, интересно, будет по-украински «собака»? А?
– А что? – сказала Морозова. – Так и будет – собака.
– Гм, – сказал Володька. Потом он вдруг тяжело вздохнул, покраснел, посопел носом и сказал: – Ты… это… как его… не сердись, что я тебя вчера плаксой-ваксой назвал.
Новенькая улыбнулась и ничего не ответила. А Володька ещё раз шмыгнул носом и отправился к своей парте. Через минуту Морозова услышала его звонкий, захлёбывающийся голос:
– Ребята, вы знаете, как по-украински будет «собака»? Не знаете? А я знаю…
– Ну как же, интересно, будет по-украински «собака»?
Володька оглянулся. В дверях, с портфелем под мышкой, стояла Елизавета Ивановна, новая учительница.
– Собака – собака и будет, Елизавета Ивановна, – сказал Володька, поднимаясь вместе с другими навстречу учительнице.
– Ах, вот как? – улыбнулась учительница. – А я думала, как-нибудь поинтереснее. Здравствуйте, товарищи. Садитесь, пожалуйста.
Она положила на столик портфель, поправила на затылке волосы и опять улыбнулась:
– Ну, как поживают наши уроки?
– Ничего, Елизавета Ивановна, спасибо. Живы-здоровы! – закричал Володька.
– А это мы сейчас увидим, – сказала учительница, раскрывая классный журнал.
Взгляд её пробежал по списку учеников. Все, кто не очень уверенно чувствовали себя в этот день в арифметике, – съёжились и насторожились, только Володька Бессонов нетерпеливо подпрыгивал на своей задней парте, мечтая, как видно, что его и тут вызовут первым.
– Морозова – к доске! – сказала учительница.
Почему-то по классу пробежал ропот. Всем показалось, наверно, что это не очень-то хорошо, что вызывают Морозову. Можно было бы сегодня её и не беспокоить.
– Отвечать можешь? – спросила у новенькой учительница. – Уроки выучила?
– Выучила. Могу, – чуть слышно ответила Морозова и пошла к доске.
Отвечала она урок очень плохо, путалась и сбивалась, и Елизавета Ивановна несколько раз обращалась за помощью к другим. И всё-таки не отпускала её и держала у доски, хотя все видели, что новенькая еле стоит на ногах, и что мел у неё в руке дрожит, и цифры на доске прыгают и не хотят стоять прямо.
Лиза Кумачёва готова была расплакаться. Она не могла спокойно смотреть, как бедная Валя Морозова в десятый раз выписывает на доске неправильное решение, стирает его и пишет снова, и опять стирает, и опять пишет. А Елизавета Ивановна смотрит на неё, качает головой и говорит:
– Нет, неправильно. Опять неправильно.
«Ах, – думала Лиза, – если бы Елизавета Ивановна знала! Если б она знала, как тяжело сейчас Вале! Она бы отпустила её. Она бы не стала её мучить».
Ей хотелось вскочить и закричать: «Елизавета Ивановна! Хватит! Довольно!..»
Наконец новенькой удалось написать правильное решение. Учительница отпустила её и поставила в журнале отметку.
– Теперь попросим к доске Бессонова, – сказала она.
– Так и знал! – закричал Володька, вылезая из-за своей парты.
– А уроки ты знаешь? – спросила учительница. – Задачи решил? Не трудно было?
– Хе! Легче пуха и пера, – сказал Володька, подходя к доске. – Я, вы знаете, за десять минут все восемь штук решил.
Елизавета Ивановна дала ему задачу на это же правило. Володька взял мел и задумался. Так он думал минут пять по меньшей мере. Он вертел в пальцах огрызок мела, писал в уголке доски какие-то малюсенькие цифры, стирал их, чесал нос, чесал затылок.
– Ну, как же? – не выдержала наконец Елизавета Ивановна.
– Минуточку, – сказал Володька. – Минуточку… я сейчас… Как же это?
– Садись, Бессонов, – сказала учительница.
Володька положил мел и, ни слова не говоря, вернулся на своё место.
– Видали! – обратился он к ребятам. – Каких-нибудь пять минуток у доски постоял – и целую двойку заработал.
– Да, да, – сказала Елизавета Ивановна, оторвавшись от журнала. – Одним словом – легче пуха и пера.
Ребята долго смеялись над Володькой. Смеялась и Елизавета Ивановна, и сам Володька. И даже новенькая улыбалась, но видно было, что ей не смешно, что улыбается она только из вежливости, за компанию, а на самом деле ей не смеяться, а плакать хочется… И, взглянув на неё, Лиза Кумачёва поняла это и первая перестала смеяться.
В перемену несколько девочек собрались в коридоре у кипяточного бака.
– Вы знаете, девочки, – сказала Лиза Кумачёва, – я хочу поговорить с Елизаветой Ивановной. Надо ей рассказать про новенькую… Чтобы она с ней не так строго. Ведь она не знает, что у Морозовой такое несчастье.
– Пойдёмте поговорим с ней, – предложила Шмулинская.
И девочки гурьбой побежали в учительскую.
В учительской рыжая Марья Васильевна, из четвёртого «А», разговаривала по телефону.
– Да, да… хорошо… да! – кричала она в телефонную трубку и, кивая, как утка, без конца повторяла: – Да… да… да… да… да… да… Вам что, ребята? – сказала она, оторвавшись на минуту от трубки.
– Елизаветы Ивановны тут нет? – спросили девочки.
Учительница показала головой на соседнюю комнату.
– Елизавета Ивановна! – крикнула она. – Вас ребята спрашивают.
Елизавета Ивановна стояла у окна. Когда Кумачёва и другие вошли в комнату, она быстро повернулась, подошла к столу и склонилась над грудой тетрадок.
– Да? – сказала она, и девочки увидели, что она торопливо вытирает платком глаза.
От неожиданности они застряли в дверях.
– Что вы хотели? – сказала она, внимательно перелистывая тетрадку и что-то разглядывая там.
– Елизавета Ивановна, – сказала, выступая вперёд, Лиза. – Мы хотели… это… мы хотели поговорить относительно Вали Морозовой.
– Ну? Что? – сказала учительница и, оторвавшись от тетрадки, внимательно посмотрела на девочек.
– Вы знаете, – сказала Лиза, – ведь у неё отец…
– Да, да, девочки, – перебила её Елизавета Ивановна. – Я знаю об этом. Морозова очень страдает. И это хорошо, что вы о ней заботитесь. Не надо только показывать, что вы её жалеете и что она несчастнее других. Она очень слабая, болезненная… в августе у неё был дифтерит. Надо, чтобы она поменьше думала о своём горе. Сейчас о своём много думать нельзя – не время. Ведь у нас, милые мои, самое ценное, самое дорогое в опасности – наша Родина. А что касается Вали – будем надеяться, что отец её жив.
Сказав это, она опять склонилась над тетрадкой.
– Елизавета Ивановна, – сказала, засопев, Шмулинская, – а вы почему плачете?
– Да, да, – сказали, окружив учительницу, остальные девочки. – Что с вами, Елизавета Ивановна?
– Я? – повернулась к ним учительница. – Да что с вами, голубушки! Я не плачу. Это вам показалось. Это, наверно, с мороза у меня глаза заслезились. И потом – здесь так накурено…
Она помахала рукой около своего лица.
Шмулинская понюхала воздух. В учительской табаком не пахло. Пахло сургучом, чернилами, чем угодно – только не табаком.
В коридоре затрещал звонок.
– Ну, шагом марш, – весело сказала Елизавета Ивановна и распахнула дверь.
В коридоре девочки остановились и переглянулись.
– Плакала, – сказала Макарова.
– Ну, факт, что плакала, – сказала Шмулинская. – И не накурено ничуточки. Я даже воздух понюхала…
– Вы знаете, девочки, – сказала, подумав, Лиза, – я думаю, что у неё тоже какое-нибудь несчастье…
После этого Елизавету Ивановну никогда больше не видели с заплаканными глазами. И в классе, на уроках, она всегда была весёлая, много шутила, смеялась, а в большую перемену даже играла с ребятами во дворе в снежки.
К Морозовой она относилась так же, как и к остальным ребятам, задавала ей на дом не меньше, чем другим, и отметки ставила без всякой поблажки.
Училась Морозова неровно, то отвечала на «отлично», то вдруг подряд получала несколько «плохо». И все понимали, что это не потому, что она лентяйка или неспособная, а потому, что, наверно, дома она вчера весь вечер проплакала и мама её, наверно, плакала, – и где ж тут заниматься?
А в классе Морозову тоже никогда больше не видели плачущей. Может быть, это потому, что никто никогда не заговаривал с ней об её отце, даже самые любопытные девочки, даже Лиза Кумачёва. Да и что было спрашивать? Если бы отец её вдруг нашёлся, она бы и сама, наверно, сказала, да и говорить не надо – по глазам было бы видно.
Только один раз Морозова не выдержала. Это было в начале февраля. В школе собирали подарки для посылки бойцам на фронт. После уроков, уже в сумерках, собрались ребята в классе, шили мешочки, набивали их конфетами, яблоками и папиросами. Валя Морозова тоже работала вместе со всеми. И вот тут, когда она зашивала один из мешочков, она заплакала. И несколько слезинок капнуло на этот парусиновый мешок. И все это увидели и поняли, что, наверно, в эту минуту Валя подумала об отце. Но никто ей ничего не сказал. И скоро она перестала плакать.
А на другой день Морозова не пришла в школу. Всегда она приходила одной из первых, а тут уже прозвенел звонок, и все расселись по своим местам, и уже Елизавета Ивановна показалась в дверях, а её всё не было.
Учительница, как всегда весело и приветливо, поздоровалась с классом, села за столик и принялась перелистывать журнал.
– Елизавета Ивановна! – крикнула ей с места Лиза Кумачёва. – Вы знаете, почему-то Морозовой нет…
Учительница оторвалась от журнала.
– Морозова сегодня не придёт, – сказала она.
– Как не придёт? Почему не придёт? – послышалось со всех сторон.
– Морозова заболела, – сказала Елизавета Ивановна.
– А что? Откуда вы знаете? Что – разве мама её приходила?
– Да, – сказала Елизавета Ивановна, – приходила мама.
– Елизавета Ивановна! – закричал Володька Бессонов. – Может быть, у неё отец нашёлся?!
– Нет, – покачала головой Елизавета Ивановна. И сразу же заглянула в журнал, захлопнула его и сказала: – Баринову Тамару – прошу к доске.
На другой день Морозова тоже не пришла. Лиза Кумачёва и ещё несколько девочек решили после уроков пойти её навестить. В большую перемену они подошли в коридоре к учительнице и сказали, что хотели бы навестить больную Морозову, нельзя ли узнать её адрес.
Елизавета Ивановна подумала минутку и сказала:
– Нет, девочки… У Морозовой, кажется, ангина, а это опасно. Не стоит к ней ходить.
И, ничего больше не сказав, пошла в учительскую.
А следующий день был выходной.
Накануне Лиза Кумачёва очень долго провозилась с уроками, легла позже всех и собиралась как следует поспать – часов до десяти или до одиннадцати. Но было ещё совсем темно, когда её разбудил оглушительный звонок на кухне. В полусне она слышала, как мать открывает дверь, потом услышала какой-то знакомый голос и не сразу могла сообразить, чей это голос.
Захлёбываясь и проглатывая слова, кто-то громко говорил на кухне:
– У нас в классе есть девочка. Она с Украины приехала. Её зовут Морозова…
«Что такое? – подумала Лиза. – Что случилось?»
Второпях она натянула задом наперёд платье, сунула ноги в валенки и выбежала на кухню.
Размахивая руками, Володька Бессонов что-то объяснял Лизиной маме.
– Бессонов! – окликнула его Лиза.
Володька даже не сказал «с добрым утром».
– Кумачёва, – кинулся он к Лизе, – ты не знаешь, как у Морозовой отца зовут?
– Нет, – сказала Лиза. – А что такое?
Конец ознакомительного фрагмента.
Жизнь, казалось бы прочно вставшая на рельсы благополучия и сытости, была разрушена Первой мировой. Отец развелся с матерью, и та, оставшись одна с тремя детьми, стала давать уроки музыки.
В 1917 г. Пантелеев стал учеником реального училища, но после революции серьезно заболел. Вскоре семья переехала в Ярославскую губернию, так как в Петербурге обстановка накалялась все сильнее. После переезда Алексей снова заболел - на этот раз дифтеритом. Пришлось ехать на лечение в Ярославль, а спустя еще какое-то время было принято решение о возвращении в город на Неве.
Здесь Алексей начал воровать и оказался в детдоме, откуда сбежал и решил добраться до матери. По пути он попал в колонию, откуда тоже сбежал и очутился в Мензелинске - в этом городе скитальца пригрели люди, которые кормили его, одевали и определили в школу. Как раз в это время Алексей начал пробовать себя в поэзии и драматургии.
Затем были долгие скитания по Украине и лишь через год он, наконец, оказался дома и был отправлен матерью на учебу. Он послушал мать, но продолжал воровать, поэтому определили в ШКИД. Здесь он взял псевдоним Леньки Пантелеева и приобрел лучшего друга - Григория Белых, с которым они сбежали из этой школы и решили описать все события, происходящие там. Книга «Республика ШКИД» стала невероятно популярной - ее переиздавали до 1936 г.
Сегодня это произведение можно найти в любой детской онлайн библиотеке. А потом Белых неожиданно репрессировали. Пантелееву же удалось избежать этой участи.
Литературное наследие.
В годы Второй Мировой писатель оказался в блокадном Ленинграде. В 1942 г. его эвакуировали в Москву. На протяжении всего военного и послевоенного времени Пантелеев интенсивно занимался своим творчеством.
В 1956 г. Алексей Иванович женился - его супругой стала писательница Элико Кашия. Вскоре у них родилась наследница, которую назвали Маша.
Писатель умер в 1987 году, оставив богатое литературное наследие ребятам будущих поколений. Для самых маленьких этим автором написаны такие рассказы, как:
- Честное слово
- Буква «ты»
- Две лягушки
- Платочек
- Как поросёнок говорить научился
- Спички
- Задача с яблоками
- Рассказы о Белочке и Тамарочке
Рассказы Леонида Пантелеева для детей легко воспринимаются даже самыми маленькими слушателями!
Алексей Иванович Еремеев - таким было настоящее имя писателя Леонида Пантелеева, родился 9(22) августа 1908 года в Санкт-Петербурге.
Его отец, Иван Андрианович Еремеев, за отличия в русско-японской войне получил в награду орден Св. Владимира и дворянство. Мать Алексея, Александра Сергеевна, тоже была родом из купеческой семьи. Однако, несмотря на это, семейная жизнь Ивана и Александры не сложилась, и они расстались после первой мировой войны.
Отец оставил семью и уехал во Владимир на лесозаготовки. Бедная Александра Сергеевна, оставшись с тремя детьми, вынуждена была зарабатывать на жизнь, преподавая музыку.
С 1916 года Леонид Пантелеев поступает во 2-е Петроградское училище, но революционные события в стране мешают нормальной учебе мальчика. В октябре 1917 года он тяжело заболевает и проводит в болезненной «горячке» весь Октябрьский переворот.
В 1918 году спасаясь от голода, семья вынуждена переехать в Ярославскую область. Позже к ним присоединилась тетя Алексея вместе с дочерью.
В начале 1919 года Александра Сергеевна едет в Петроград, но не возвращается обратно.
Так начинается скитание Леонида Пантелеева по детским домам. Сбежав из очередного детского дома, мальчик пытается перебраться в Петроград. Однако это ему удается не сразу.
Ему приходится путешествовать по всей Европейской части России и Украине, пока, наконец, он не возвращается в родной город к семье и поступает в гимназию Гердер.
Сочинять Пантелеев пробовал еще в возрасте 8-9ти лет, а сейчас, учась в гимназии, продолжил. Мать Леонида Пантелеева в то время неплохо зарабатывала и давала мальчику часть денег на личные расходы. Однако все деньги у него уходили на книги.
После исключения из школы и нехватки денег Леонид начинает выкручивать в подъездах лампочки и продавать их на базаре. За этим занятием его поймали.
Так прошло знакомство Леонида Пантелеева со Школой социально-индивидуального воспитания им. Достоевского.
В школе он познакомился с Григорием Белых, получил прозвище Ленька Пантелеев. В 1923 года оба друга покидают школу и отправляются в Харьков на курсы киноактеров. Но это увлечение не захватывает их надолго, и в скором времени они ударяются в романтику странствий, или попросту говоря «бродяжничество».
В конце 1925 года они возвращаются в Ленинград и пишут в соавторстве «Республику ШКИД».
В 1933 году Пантелеев посвящает Гражданской войне свою повесть «Пакет».
После Великой Отечественной Войны он женится на Элико Семёновне, и у них рождается дочь. В 1966 году выходит в свет своеобразный родительский дневник под названием «Наша Маша».
Умер Алексей Иванович 9 июля 1987 года, а спустя три года и его дочь была похоронена рядом с отцом.
